— Зачем вы атаковали нас?
— Вы сами напросились.
— Что представляет собой Дом Солнц?
— Вы передохнете, но не узнаете.
Волчник повернула головку хронометра и замелькала у меня перед глазами — синхросок возвращал ее к реальному времени. Я потянулась к своему хронометру, но, прежде чем коснулась головки, рука Волчник дернула рычаг влево. Стазокамера вспыхнула, послышался звук, очень похожий на кашель.
Я сразу поняла, что Вилохвост погиб, — нормальное пробуждение куда менее драматично.
Принципы работы стазокамеры никогда меня не интересовали, понятна была лишь сама суть. Обитатель камеры находится в пузыре пространства-времени, отделенного от внешней среды микроскопически тонкой мембраной, как яичный желток в белке. Когда пузырь приближается к нормальному времени, прослойка между ним и внешним пространством-временем должна сжаться. Почти всегда именно так и происходит. Но изредка, особенно в старых и некачественных стазокамерах, «белок» ведет себя совершенно иначе — клеем пристает к содержимому пузыря. Тут же случается авария: пузырь рвется и выталкивает содержимое наружу, прижимая его к плотной мембране. Мы называем это лущением.
Так вышло и с Вилохвостом. На постамент посыпались части его тела вперемешку с обломками кресла. Волчник нагнулась и выудила из жуткой массы кусок лица. Больше всего он напоминал глиняный оттиск театральной маски, воплощающей страх, оттиск, который держали в печи, пока он не стал глянцевым.
— Ты поспешила, — посетовал Горчица, поднявшись со своего места. — Вилохвост мог рассказать нам больше.
Волчник ничуть не смутилась:
— Вилохвост рассказал все, что собирался. Вывод из стазиса он считал пустой угрозой. Единственным вариантом было рискнуть, что я и сделала.
— Мы потеряли пленного.
— У нас еще трое. Теперь можно показывать им пустую стазокамеру. Пусть видят, я не шутки шучу. — Она подняла кусок лица, словно победительница приз. — И на это пусть смотрят — наверняка узнают приятеля.
Волчник распинала останки Вилохвоста, чтобы не мешались под ногами, и шагнула ко второй камере. Вот ее рука легла на рычаг, чтобы снизить кратность сжатия времени до диапазона, в котором действует синхросок.
В один прекрасный день роботы-няньки посадили мальчишку на корабль, и больше в человеческой ипостаси я его не видела. Тогда я об этом не подозревала — я думала лишь о Палатиале и об очередном раунде длинной игры. То была моя последняя встреча с графом Мордексом.
Мне исполнилось тридцать пять, но это по обычному исчислению. По всем объективным параметрам я оставалась девчонкой лет одиннадцати-двенадцати. Развитой не по годам, со взрослым багажом воспоминаний (пусть даже однообразных), но все равно девчонкой. Через три с половиной десятилетия после моего рождения опекуны и наставники решили, что я могу развиваться естественным образом. Меня вызвали в кабинет мадам Кляйнфельтер и попросили закатать рукав. Чуть ниже локтевого сгиба прощупывалась маленькая припухлость. Мадам Кляйнфельтер приложила к ней тупой стилус, мне стало щекотно — и все. Припухлость исчезла — биоаппарат, который удерживал меня в заданном возрасте, извлекли из моего организма.
Никаких перемен я, разумеется, не почувствовала, но часы, стоявшие годами, снова пошли.
— Почему сейчас? — спросила я.
— Когда ты родилась, мы не планировали долго держать тебя в таком состоянии, — начала мадам Кляйнфельтер. — Мы думали о небольшой приостановке — сейчас на Золотом Часе это обычная практика. Почему бы не продлить детство, если впереди целых двести лет? Но растягивать препубертатный период на тридцать пять лет неслыханно даже по нынешним меркам. — Мадам Кляйнфельтер отложила стилус и переплела толстые сморщенные пальцы, как нередко делала во время занятий. — Абигейл, так просила твоя мать в пору просветлений. Доктора убедили ее, что она поправится, хотя, может, и не скоро, через несколько десятилетий. Вот она и решила замедлить твое развитие, чтобы, выздоровев, насладиться твоим детством. Разумеется, тебя могли заморозить, только она не пожелала. Во время просветлений ей хотелось наблюдать за живым ребенком, который учится и играет, а не за куклой в холодильной камере. — Сморщенные пальцы переплелись еще туже. — Но твоей матери, увы, не стало легче. Извини, если порой я говорила о ее состоянии чересчур оптимистично. Дело не в легкомысленности. В первую очередь я всегда думала о тебе, Абигейл.
— Значит, маму не вылечат.
— Доктора не оставляют надежды, но психоз у нее стал всепоглощающим. Как только ее не лечили — а мы приглашаем лучших специалистов Золотого Часа, — однако пока любая методика приводит к поступательному ухудшению. Просветления наступают все реже и реже. Возможно, завтра доктора найдут новый чудо-способ, но особо полагаться на это нельзя. Таким образом, я возвращаюсь к сложным семейным делам. Раз шансы на выздоровление у твоей мамы столь малы, мы скрепя сердце должны подумать о будущем.
— Обо мне, — проговорила я.
Закружилась голова, словно я слишком резко встала.
— Путь, на который ты вступаешь, нелегок и тернист. Теперь ты вырастешь. Ты станешь женщиной. Пробьет час, и ты займешь место, которое прежде занимала твоя мать. Ты возглавишь семью, как прежде возглавляла она. Все, что она сделала, все, что создала, весь ее опыт и знания перейдут в твои руки. Ее наследие как прекрасное украшение из цветного стекла и редких драгоценных камней. Тебе его доверить можно. Береги его, береги как зеницу ока.
Из кабинета мадам Кляйнфельтер я отправилась в игровую, точнее, в комнату-в-комнате, еще точнее — в зеленый куб Палатиала. Ингибитор развития извлекли, но о серьезных изменениях во мне пока речи не шло. Только зеленый куб с его волшебным миром вдруг показался детским. Нет, игра по-прежнему влекла и манила меня. Но заходить в портал я теперь считала непотребным, неприличным, даже позорным.
То ли через месяц, то ли через год мадам Кляйнфельтер снова вызвала меня к себе в кабинет:
— Абигейл, случилось нечто важное.
— С мамой? — радостно встрепенулась я.
— Не совсем, — смутилась мадам Кляйнфельтер. — Скорее, проблема в семейном бизнесе. В подробности тебя не посвящали, но, по-моему, ни для кого не секрет, что после перемирия семейный бизнес на ладан дышит. Золотому Часу клоны не нужны, только не теперь, когда роботы настолько совершенны, что годятся в слуги. На плаву мы держимся лишь благодаря тающей горстке верных клиентов из Малых Миров. Если честно, последние несколько лет оптимизма не внушают. Постоянные расходы на перестройку дома, не говоря уже о лечении твоей матери, истощают наши сбережения. — Мадам Кляйнфельтер подняла палец, не давая мне рта раскрыть. — Скажу прямо: много лет мы надеялись, что наше спасение в союзе двух семейных бизнесов. Что мальчик, с которым ты играла… В общем, некоторые надеялись, что детская дружба приведет к браку, то есть к производственному альянсу. — По тону мадам Кляйнфельтер я догадалась, что она в число «некоторых» не входила. — Теперь этого точно не случится — то семейство нашло других партнеров, а про нас забыло. Боюсь, Абигейл, приятеля своего ты больше не увидишь. Разве только когда повзрослеешь и станешь решать сама.
Так мне наконец объяснили, почему прервалась та странная дружба, полная обид и соперничества. Пожалуй, горевать не следовало, вот только другие друзья ко мне в очередь не выстраивались.
Я промолчала, почувствовав, что мадам Кляйнфельтер сказала не все.
— Но, как я говорила, случилось нечто важное и, надеюсь, хорошее. Абигейл, ты слышала о некой Людмиле Марцеллин?
— По-моему, нет.
— Пожалуй, так даже лучше. Людмила Марцеллин — наследница одной из богатейших семей Золотого Часа. В отличие от Горечавок богатство этой семьи зиждется не на созидательном умении. Марцеллины сколотили огромное состояние на финансовых операциях во время Вспышки. Нет, определенное мастерство у них есть, но с искусством клонирования не сравнится. О клонировании речь и пойдет…
— Не понимаю.
— Людмила Марцеллин решила запустить новый проект. Дерзкий, масштабный, им она наживет себе много врагов. Впрочем, Людмила не робкого десятка. Она хочет исследовать галактику за пределами нашей системы. С тех пор как заключили перемирие, концерн Марцеллинов собирает знания и опыт для осуществления этого проекта. На сегодняшний день им не хватает лишь одного. Тут на сцене появляемся мы. Людмиле Марцеллин нужно мастерство Горечавок. Ей нужны клоны.
— Наши клоны?
— Именно наши, Абигейл. Людмила готова платить за услуги. Это спасательный круг, которого мы ждали, золотой шанс решить финансовые проблемы. Людмила Марцеллин — законодатель моды во всем. За ней потянутся другие заказчики. Нужно продемонстрировать, что мы ответственны и настроены серьезно. Совет управляющих считает, что тебе следует встретиться с Людмилой, чтобы она убедилась: у Горечавок есть будущее.
