не получилось, так как планету оставили и благополучно о ней забыли. И, я так думаю, предпочли забыть и о тех, кто остался тут, не имея никакой возможности покинуть этот мир, ставший в какой-то момент коварной ловушкой…
А это полная задница и для нас, ибо без посторонней помощи нам тоже покинуть этот шарик не удастся.
Теоретически я смогу всё организовать, когда прокачаю свои способности к телепортации до того уровня, когда смогу совершать межпланетные прыжки… Только вот не знаю, хватит ли моей жизни, чтобы добраться до столь высокого уровня в искусстве мгновенного перемещения…
А почему же так произошло, что тут теперь невозможно использовать электронику?
Этот вопрос сейчас был сугубо теоретическим, а потому я отбросил его ввиду его неактуальности.
Да, обдумывать все аспекты сложившейся ситуации будем потом. А сейчас надо обеспечить хотя бы относительно мягкую посадку, а то ведь сейчас летим к поверхности, как огромная наковальня. Со свистом, как говорится…
— Так, Викентий, — обратился я к гвардейцу, который продолжал свои попытки получить от автопилота хоть какой-то отклик, — прекращай этот онанизм, раз электроника накрылась, как ты сам сказал, то твои действия ни к чему не приведут. И, слышишь, движки больше не гудят?
— И что теперь делать? — парень не паниковал, он просто ждал руководящих указаний. И он их именно от меня ждал, как от самого главного на борту.
Тут мне пришлось, хочу я того, или нет, что-то соображать. Ответственность за принятие решения в этой кризисной ситуации переложить совсем не на кого, однако. Да, вот, всегда так…
И я, кажется, таки сообразил!
— Вот что, дорогой ты мой человек, — я придал своему взгляду максимально оптимистичное выражение, — движки тоже тю-тю, мы теперь просто падаем, и упасть отвесно нам мешает только имеющаяся инерция… Так что надо переходить на ручное управление, причём управление не с электронным, а с гидравлическим приводом. Гидравлика должна работать. И нам надо, кровь из носу, придать нашему падению хоть какую-то упорядоченность. В идеале, нужно сесть на поверхность планеты, и не разбиться при этом в лепёшку…
— Есть, не разбиться в лепёшку! — браво ответил гвардеец.
Теперь он знал, что следует делать, хотя возможно, и сам уже давно догадывался об этом.
Но, раз уж возникла возможность переложить принятие решения на начальника, то зачем тогда проявлять инициативу, а вдруг что не то получится? Пусть начальство думает, у начальства голова большая…
Викентий поднялся и перегнулся через пульт. На ощупь что-то там поискал, после чего раздался тихий щелчок, пульт отъехал немного в сторону, а перед креслом пилота из пола поднялись несколько рычагов весьма затейливой конфигурации.
Наш пилот деловито угнездился обратно, и посмотрев на аналоговые приборы, небольшая панель с которыми появилась перед ним вместе с рычагами, приступил к процессу выравнивания нашего дёрганого полёта.
Посмотрев на то, как уверенно он манипулирует управлением нашего эвакобота, я, покидая тесную рубку, только и сказал ему:
— Ну, занимайся, — ну да, я вот взял, и просто ушёл оттуда.
А что мне там было делать, если за рычагами находится человек, который, по любому, более чем я компетентен в вопросах управления свободным падением шаттла?
Гораздо больше пользы от меня будет сейчас в салоне, где народ строит себе самые нелепые предположения…
Так что, лучше внесу-ка я некоторую ясность в разбросанные мысли моих соратников…
Когда я вошёл в салон, все присутствующие сразу уставились на меня. И я, ухватившись за спинку ближайшего кресла для обеспечения надлежащей устойчивости, начал вдохновенно вещать.
Вещал я о том, что не взирая на незначительные поломки, у нас всё остаётся под контролем и прочее успокоительное бла-бла-бла…
Прозвучало, конечно, не совсем убедительно, но, уж как вышло…
Потом, правда, отвечая на многочисленные вопросы, мне пришлось обрисовать ситуацию более детально и реалистично, а в конце я честно сказал, что шансы у нас, конечно есть, но я не могу утверждать, что они достаточно высоки…
Да они просто никакие, если уж совсем по чесноку, но это своё мнения я придержал при себе, чтобы не плодить панические настроения.
Народ проникся, и начал вполголоса обсуждать с соседями наши невесёлые перспективы, а я с размаху плюхнулся в своё кресло.
Сидящая рядом Истер тут же решила прояснить ситуацию:
— Ты думаешь, нам сесть удастся?
— Не знаю, — честно ответил я, — будем надеяться… — и тут у меня созрел интересный такой вопрос:
— Кстати, а что тебе сейчас твои ощущения говорят?
— Ощущения мои говорят, что наши дела, это полное дерьмо, — хоть Истер и выглядела спокойной, высказалась она весьма эмоционально.
Обычно упоминаний о дерьме она старалась избегать. Значит ситуация действительно очень и очень критическая. Близкая к безысходной, как я и подозревал…
Но я продолжил приставать к ней с вопросами:
— А не можешь ли ты как-то повлиять на то, насколько мягко нам удастся приземлиться? — этот вопрос заставил её задуматься.
— А ты знаешь, — она подняла на меня взгляд, и в глазах её промелькнуло что-то вроде робкой надежды, — может быть что-то и получится.
— Тогда, — я немного приободрился, — может быть попробуешь что-то изобрести?
— Надо в рубку, — уверенно сказала подруга, — там мне будет проще наблюдать за изменением ситуации, и, соответственно, работать с вероятностями нашего незавидного будущего… Хотя даже если я буду находиться там, то будущее наше будет, всё-равно, выглядеть весьма и весьма туманным, — горько усмехнулась она, — но так шансы наши, всё-таки, повысятся, хоть и очень незначительно.
— Тогда пойдём, — я подумал, что попытка не пытка, и ситуация такова, что никакие наши действия не смогут привести её к ещё большему ухудшению, — посижу там с тобой…
— Сама справлюсь, — уже совершенно по деловому отрезала подруга, — а ты лучше тут сиди и лучись, по возможности, уверенностью в благополучном исходе… Народу так будет чутка легче, а мне ты там всё-равно ничем не поможешь… Только отвлекать будешь.
— Хорошо, — согласился я, и попробовал придать себе, как и рекомендовала Истер, уверенный и оптимистичный вид.
Подруга скрылась в рубке, а я остался сидеть в кресле, кося глазами в маленький иллюминатор, разглядеть в котором хоть что-либо было очень непросто.
Мы были пока слишком высоко, и под нами сплошным ковром плыли молочно-белые и пышные, словно взбитые сливки, облака, перекрывая обзор поверхности планеты.
А в мозгу продолжали роиться тревожные
