— Круто, — уважительно кивнул я, — не знал, что в наше время дети ещё читают…
— Сейчас-то точно читать будут больше, — грустно вздохнул Пашка.
Сначала я хотел отшутиться, но потом понял, что любые шутки сейчас будут удивительно неуместны.
— В общем, прав был тот писатель, в том, что подумал о проблемах с общением, — сказал я.
— И всё равно — это очень странное место для общения. Чужой погибший корабль, — сказал Кай, — совсем не уверен, что это общение будет приятным…
— С кораблём всё ещё интереснее, — ответил я, — дело в том, что он теперь нечто большее.
— Не понимаю, — сказала Катя, — объясни.
— Нечто просто использовало конструкцию корабля, чтобы создать некое… устройство. Возможно, это средство связи. Или транспортное средство нового типа. Я не знаю точно. Но я, похоже, догадался, как именно его можно активировать.
12
Когда я понял, что у останков чужого звездолёта есть другая функция, он перестал восприниматься как нечто зловещее. Несмотря на то, что внутри всё ещё можно было найти мёртвый экипаж, он вызывал не больше эмоций, чем кожаный диван — который тоже когда-то был частью живых существ.
В космос вышел я один, хотя Кай отчаянно пытался меня убедить, что без компании мне не обойтись никак. Но когда нужно — я умею настаивать.
Точка, на которую указывали «президентские» артефакты, находилась почти в самом центре бывшего корабля. Чтобы долететь туда, нужно было забраться в самую гущу «слоёного пирога».
Тюрвинга у меня не было, поэтому его заменил реактивный ранец. Я привык к мгновенным перемещениям в космосе, и теперь движение казалось мне мучительно медленным.
По пути я разглядывал внутренности корабля, изучал глянцевито блестевшие срезы конструкций. Хотелось войти в режим, чтобы проследить логику создания, угадать назначение отсеков и агрегатов. Но я сдержался. Кто знает — вдруг режим сможет повлиять на работу устройства, в которое корабль должен будет трансформироваться?
В паре десятков метрах от щели, через которую я проник внутрь, пришлось включить фонарик; свет звёзд сюда почти не проникал.
До последнего момента я не был уверен в том, что смогу активировать процесс трансформации. Впереди была абсолютная неизвестность. Я даже не пытался строить гипотезы, в этом не было никакого смысла. Выбор был в том, чтобы идти до конца, или отступить, оставив тайну неразгаданной. И пытаться просто выжить дальше, в изменившемся мире.
Я откладывал момент принятия решения. В конце концов, у меня ведь даже уверенности не было, что я всё понял правильно, и что меня действительно ждёт некая точка, запускающая процесс.
А потом я увидел очередной сегментированный шар, сделанный будто из матового стекла, размером с шар для боулинга. Он парил в невесомости, медленно вращаясь. Я посмотрел по сторонам, и, даже без режима, легко понял, как именно он должен сработать. Надо всего лишь упереться ногами в площадку под ним, и дать ему импульс, вертикально вверх. Там шар станет единым целым, слои сольются под воздействием инерции, потом он ударит в площадку, и…
Осталось сделать самый последний шаг, чтобы проверить, что будет после.
— Гриша? У тебя всё в порядке? — Кай словно что-то почувствовал, вызвав меня.
— Да, всё отлично, — ответил я, разглядывая шар.
— Гриша, ты… нашёл? — вмешалась Катя.
— Да, — ответил я, после небольшой паузы.
Больше вопросов не последовало. Все ждали.
Почему я не взял тюрвинг в первый раз, когда только его обнаружил в лесу? Когда почувствовал? Впрочем, у меня был ответ на этот вопрос. Тогда у меня не было необходимости. И я чувствовал перемены, которые может принести это решение. В конце концов, я всё равно дождался этих перемен, но только после того, как меня вынудила сама жизнь пойти дальше…
Сейчас я всё ещё мог отступить. Но уже знал, что пойду до конца.
Осторожно выдав пару импульсов, я занял место на площадке. Упёрся в нее ногами. И коснулся руками в перчатках дымчатой сферы. Потом чуть присел и толкнул её прямо над собой.
Сфера упёрлась в площадку. В беззвучии вакуума казалось, что она сделала это мягко. Площадка сдвинулась, увлекла за собой элементы конструкций, и сфера вокруг меня начала меняться.
Но ещё раньше, чем этот процесс закончился, моё человеческое существование прервалось.
Как описать то, чему нет даже близких аналогов в языке? Образами? Эмоциями? Натягивая реальное на невозможное?
Не знаю. Но попытаюсь.
Я сразу же понял, почему невозможно было прямое общение между миром, который остался позади, и тем непостижимым пространством, полным жизни, которое Эльми назвал хаосом.
Потому что правила начинаются со слов.
Вначале было слово.
Та структура информации, которую Эльми выбрал как единственно верную для своего участка бесконечного мироздания.
Поверить в слова — значит, стать частью этого мироздания. Любое создание хаоса немедленно станет порождением мира Эльми, как только научится разговаривать на одном из бесконечного множества его языков. И не важно, какой именно это язык. Пусть даже язык привычной математики.
Я понял, кто такой Эльми. Хотя правильнее будет сказать, что вспомнил, ведь я всегда это знал. Та часть меня, которая чудом защитной технологии никогда не переставала быть частью хаоса.
Он — тоже порождение хаоса. Который решил, что именно его вариант способа существования единственно верный. Он структурировал свой мир, который сначала был очень маленьким. Одномерным. И он быстро растил своё детище. Два измерения. Три. Время. Структура материи и энергии. Звёзды. Элементы. Химия. Жизнь. Разум…
Вот это последнее — именно то, что не приветствовалось среди других обитателей того, что можно назвать в человеческом языке «Супервселенной». А вовсе не хаосом.
Разум должен быть свободен. Он не должен страдать. Какими бы ни были мотивы, Эльми стал изгоем, когда решил создать свой, «правильный», раз и навсегда определённый вариант мироздания.
Я помнил, кто такой я настоящий. Я — это то, что человеческая оболочка считала «режимом».
Я помнил своё решение вмешаться. Моя часть, не знающая человеческого мира, может считаться молодой, хотя даже время там как минимум трёхмерно.
Нас много. Таких же свободных созданий Супервселенной. И мы очень хотели помочь тем, кто был заперт в мироздании Эльми. Тем, кто не понимал, почему и за что они обречены на определённость. Обречены страдать — потому что их создатель выбрал один из способов усложнения своего мироздания, через борьбу и конкуренцию.
Тем, кто внутри, кажется, что это единственный возможный способ сложной жизни. Страдать, уничтожать других, чтобы совершенствоваться. Порождать новые страдания. Бегать всё быстрее в искусственном колесе, в поисках невозможной гармонии и счастья.
Страшно и смешно, но это, конечно же, не так.
Способов жизни, существования и приумножения информации — бесконечное число.
Вот только объяснить это тем, кто внутри, невозможно.
Мы нашли способ сохранить себя, чтобы проникнуть внутрь. Чтобы вытащить разные ветви реальности из пространства Эльми.
Теперь я знал, что многие остались там навсегда.
Это были люди (и не только люди; во вселенной Эльми много рас), выходящие за пределы возможного. Талантливые музыканты, учёные, множества миров и цивилизаций, которые пытались указать другой путь.
Кому-то наши пытались помочь; давали тюрвинги. Волшебные инструменты, меняющие реальность.
У многих защита оказалась слишком ненадежной. Они утратили свой «режим».
Кто-то добровольно отринул свою сущность.
А кто-то, вроде меня, успешно вывел свой вариант мира за пределы ограниченности.
Моя Земля, свободный вариант.
В ней всё ещё слишком много от Эльми. Этот мир всё ещё работает на его логике, но теперь всем живущим открыты любые возможности.
Пока что этот мир — один в собственной Вселенной, капля в океане Супервселенной возможностей.
