царило телепатическое молчание. Значит, точно, отвечать ей больше некому.
Она была бы рада снова рыдать во сне, лишь бы ещё раз увидеть там Уэно, живого Уэно. Если бы ей снова довелось увидеть его живым… Тогда она не захотела бы пробуждаться. Но всю жизнь во сне провести невозможно.
А ещё лучше, если бы ей наяву случилось увидеть, что он жив! Она бы, наверное, с ума сошла от радости. Нет, не от радости — от счастья. Прыгала бы по берегу и визжала на всю бухту. А затем кинулась бы в воду — обнимать…
Ула чувствовала себя обессиленной и отупевшей настолько, что ей не хотелось даже плакать. Она лежала и вспоминала, как прилетела на Марину. Как в первый же день встретила троих, более или менее антропоморфных, экзотических, красивых и привлекательных мужчин.
Лемур, маур и русал.
Трое мужчин, три основные, бросающиеся в глаза черты характера. Её оттолкнуло в них то, что она позже запросто и охотно простила Уэно. Чрезмерная грусть, чрезмерная пошлость, чрезмерная загадочность. В нём ничто не казалось ей чрезмерным, всё было естественно и не раздражало. Ну, почти. А теперь…
А слёз всё равно почему-то не было.
За дверью спорили.
— Плохо, что в двери «глазка» нет. Что она там делает?
— Мне и сквозь щель всё видно. Она просто лежит. Не спит, не плачет.
— Это плохо. Лучше бы она ревела. Выплакала бы горе, утопила его в слезах и постепенно успокоилась. Она сильная.
— Да, ты прав. Она, в самом деле, сильная. Но её чересчур зацепило. А те, кто не плачет да молчит, как раз и могут внезапно сломаться.
— Это намёк?
— Это сопоставление. Может, мы всё-таки…
— Нельзя! Я тебе уже объяснял!
— Хорошо-хорошо, я же согласилась с тобой! Не кричи на меня, пожалуйста.
— Вот и не начинай снова. Мне пора, я пошёл. Присматривай тут…
Хлопнула входная дверь, лёгкие шаги Ванды прошуршали в сторону кухни, и всё стихло.
2.
Утопить горе в слезах — может, это и было бы правильным. Может, это и было бы лучше всего. Может, это и помогло бы. А может, и нет. Есть же другая поговорка — слезами горю не поможешь.
Ничем тут уже не поможешь…
В коттедж постучали, Ванда стремительно пронеслась по коридору, заговорила с кем-то через запертую дверь. А потом заорала.
— Что ты несёшь?! Нашёл, чем утешать! Пошёл вон, идиот, кобель чертов!
Интересно, кто там? Кир, что ли? Нет, уже неинтересно.
Ванда не успела даже отойти от двери, не то, что — вернуться на кухню. В дверную щель, впрочем, заглянуть не забыла.
Ну, и ничего нового подруга тут не увидела. Ула по-прежнему лежала на кровати. Спокойно лежала, не рыдала, убегать не пыталась, верёвку не разыскивала.
В коттедж снова постучали.
За дверью напряжённо зазвенел Лизин голос, его перебивал басок Макса.
— Да не говори глупостей, не до твоих карточек ей сейчас, хотя бы и многозначительных. Пойдём отсюда, не отвлекай Ванду, ей надо присматривать!
Лиза что-то резко возразила. Голос-то у неё звонкий, а слов всё равно не разобрать. Впрочем, уже неинтересно. Макс прав. Зачем теперь нужны эти косметические, поэтические предсказания?
— Живая она, живая. Идите, идите.
Ванда в коридоре вздохнула.
— Надо бы отомкнуть. Что ж она там под замком, без всего? А в сортир — как же? Всё равно входная дверь заперта…
И тут же в коттедж снова постучали.
— Кто?
За дверью на сей раз оказались брат и сестра Потаповы.
— Нам бы поговорить с Василием. Вот насчёт неё.
— О-о-о… — похоже, Ванда не нашла слов и наверняка закатила глаза.
Но Потаповых всё-таки впустила.
— Подождите пока на кухне. Он скоро придёт. Или нескоро. В общем, ждите.
— А где он? На башне я его не видела!
— Ларис, мне почём знать? У него свои дела, я не лезу. Может, снова на лодке остров патрулирует. На всякий случай.
Они втроём прошли на кухню и заговорили там. Очень громко.
Лариса ругалась на то, что космач эвакуировал Фреда, брат пытался её урезонить, она на него шипела.
Ванда ворчала на обоих, Ула не вслушивалась.
Ей было всё равно.
3.
Утопить горе, точно.
Его не в слезах успешней всего можно утопить, а в другой солёной воде. Пусть они смешаются, две солёных воды.
Ула принялась размышлять над этим способом.
Сложно утопиться тому, кто умеет плавать. Непослушное тело на дно не пойдёт, оно же восстанет против обезумевшего разума и выплывет само. Надо привязать к ногам что-нибудь тяжёлое. Но в коттедже ничего этакого нет.
Хоть бы штанга с «блинами» у космача нашлась, так ведь нет же. Вон он какой мускулистый. Неужели ему не надо поддерживать эту форму?
Самое тяжёлое тут — это кадка с пальмой. Растение жалко. Выкопать и так оставить вместе с земляным цилиндром. А кадку взять.
Ула встала с кровати и тихонько приоткрыла дверь комнаты. На кухне продолжали спорить или уже перешли к философствованию о смысле жизни, девушка не вслушивалась. Важней было то, что все тут заняты и не следят.
Входная дверь заперта, но окно в холле открыто. Про него забыли. Окно заперто только в Улиной комнате…
— Он неудачник! Не сделал никакой карьеры, прозябает на задворках цивилизации, в должности с низкой зарплатой! Лучше бы в охрану к фирмачам пошёл или хоть в мафию!
— Какая мафия? Ты совсем берега попутала? Ты кому такое предлагаешь? А что касается фирмачей и их охраны… По-твоему, самое важное — это карьера, а вовсе не любимое дело? И как ты собираешься говорить с человеком, да ещё о чём-то просить, если у тебя на лбу крупными буквами презрение написано? Думаешь, он при этом пойдёт тебе навстречу?
Девушки на кухне повысили голос.
В это время Ула осторожно перевалила пустую кадку через подоконник и потащила её вместе с верёвкой к причалу. Никто этого не видел, возле лагуны ни ребят, ни девчонок не было.
Кадка, даже пустая, была тяжёлой. Как это Ванда замахивалась ею на Фреда? Ула с Вандой ведь одного роста, а вот поди ж ты… Девушка пыхтела, потела от усилий и от страха, что её кто-нибудь заметит, пока она тут возится.
Чего и следовало ожидать — на полпути её перехватили, очень знакомым образом. Кто? Космач, разумеется.
Она не стала ни кричать, ни вырываться и сопротивляться, когда её мягонько скрутили и препроводили обратно.
Можно найти что-нибудь другое, потеряют же они когда-нибудь бдительность.
Василий привёл Улу обратно в коттедж, проводил в её
