— Ты меня не слышишь?
— Я тебя слышу, малыш, — улыбнулся Лючано.
— Тогда встань и уйди. Я буду отсюда смотреть визор, — снизошел до объяснения юный помпилианец. Чувствовалось, что он готов кинуться в драку, лишь бы восстановить привычную, естественную картину мира, где рабы встают и уходят, а не сидят и ухмыляются.
— Не хочу я отсюда уходить, — с благодушием взрослого человека ответил Тарталья. — Найди себе другое место, и смотри на здоровье. Или садись вот в это кресло.
— Ты раб. Ты должен повиноваться. Уходи!
Малыш едва не плакал.
На его глазах рушились устои окружающего мира.
Лючано стало жаль ребенка. Он уже решил было встать, во избежание психической травмы, но тут рядом образовался второй мальчик, постарше — явно брат «хозяйчика». Не долго думая, старший отвесил младшему подзатыльник. На удивление, малыш не заревел благим матом, а только надулся и с немым вопросом уставился на брата: за что?!
— Это не раб, балда. Это семилибертус, — объяснил старший. — Он не должен тебя слушаться. Понял?
— А тебя?
— И меня тоже.
— А маму с папой?
— И маму с папой.
— А…
— И дедушку с бабушкой. И учителя Рабирия. Никого. Ты угомонишься или нет?
— А хозяина?
— Хозяина — должен. И то… — мальчик задумался. — Он хозяина по-другому слушается. Иначе. Не так, как все рабы.
— А почему — не так? Почему?
— Отстань, почемучка! Извините, пожалуйста, — серьезно обратился он к Лючано. — Клавдий еще маленький, он раньше не видел семилибертусов. Только по визору.
— Да я и не в обиде…
Маленький Клавдий растерянно моргал, во все глаза разглядывая диковинку — раба, который не слушается.
— А я вас знаю, — вдруг заявил старший мальчик. — Вы к нам в школу приходили.
— В школу?
— Ну да, на Октуберане. 24-й Патриотический лицей имени 3-го Триумфа, в прошлом году. Не помните?
— Извини, дружок, — машинально Лючано начал копировать интонации Гишера. — Ты меня с кем-то путаешь. Я никогда не был на Октуберане. Ни в прошлом году, ни в позапрошлом.
Беседа с детьми, поначалу забавляя, стала раздражать. Или у ребенка отвратительная память на лица, или у Лючано имеется двойник, посетивший Октуберан в прошлом году. Интересно, а его Тумидус тоже отправит по школам? Зачем? Показывать, чем отличается семилибертус от раба?
Будем ходить по младшим классам и никого не слушаться!
— Да, наверное… — приглядевшись, с неохотой признал старший мальчик. — Это были не вы. Просто очень похожи. Семилибертусы все одинаковые.
Вот так объясненьице! Впрочем, для человека, редко сталкивающегося, к примеру, с брамайнами, они тоже все на одно лицо. Может, и семилибертусы для помпилианцев…
— Персий, Клавдий! Что вы там делаете?
— Мам, мы познакомились с семилибертусом!
— Не выдумывай, Персий! Сколько раз вам твердить: не приставайте к незнакомым людям!
К детям решительно направилась мамаша — дородная матрона. Платье она себе выбрала, мягко говоря, рискованное: в обтяжку, ядовито-болотного цвета. Прическа напоминала вудунскую мамбу, свернувшуюся кольцами. Кукольное, милое личико резко контрастировало с пышными телесами и вульгарной одеждой. Подходя, матрона взглянула на Лючано, — и едва не споткнулась.
Напускная строгость мигом улетучилась с ее лица, сменившись знакомой полуулыбкой. Казалось, наркоманка «в завязке» увидела в свободной продаже любимую дурь, за смешные деньги, практически даром, и в душе ее началась борьба соблазна с зароком.
Такие улыбки Лючано часто видел на «Этне» в последние дни.
— Извините моих детей за назойливость. Клавдий еще не отличает…
Женщина от смущения замялась, подыскивая нужные слова.
— Ничего страшного, — пришел на помощь Тарталья. — Они мне не мешают. Напротив, так даже веселее…
— Правда? — расцвела матрона, от волнения хлопая ресницами. Лючано почудилось, что он ощущает легкий ветерок. — Они вам действительно не помешали?
— Нисколько.
— Очень рада. Не люблю, знаете ли, когда Клавдик с Персиком доставляют кому-нибудь беспокойство. А они это умеют! Очень непоседливые дети.
— Да, я заметил. Сам такой был в их годы.
— Ах, в детстве все мальчишки одинаковы! Вот и муж мой рассказывает… Кстати, ваш рейс скоро?
— Я уже прилетел. Жду…
Лючано задумался. Как теперь называть хозяина?
— Жду своего патрона, — нашелся он.
— А наш рейс задерживается. На два часа. Представляете?
— Безобразие!
Волей-неволей приходилось поддерживать беседу. Кроме того, сидеть перед стоящей женщиной было неловко. Предложить ей свободное кресло? Заговорит насмерть!
Однако помпилианка его опередила.
— Прошу вас за наш столик. Хотите кофе?
— Мне, право, неудобно…
— Да что вы! Мы просто хотим вас угостить. Наши дети побеспокоили вас первыми!
— Ничуть они меня не…
— Идемте-идемте! Петроний, закажи кофе!
— Извините, я уже заказал кофе. Сейчас подадут…
— Лишний кофе еще никому не повредил! Вы какой предпочитаете?
— Черный «конферт», — сдался Лючано. — С сахаром.
— Петроний, два черных «конферта» с сахаром!
— Рад познакомиться, — привстал отец Клавдика с Персиком, щуплый мужчина с длинными, забранными в хвост волосами. — Петроний Флакк, горный инженер. Моя жена Цецилия. Мои дети…
— Взаимно. Лючано Борготта… э-э… Невропаст широкого профиля.
— Присаживайтесь, Лючано! А меня зовите Петронием, без церемоний… Прошу прощения, я не расслышал. Нервопат?
— Невропаст. Кукольник.
— А-а, значит, вы работаете с куклами?
— Да, — решил не вдаваться в подробности Тарталья. — Работаю.
Мулатка живо принесла два кофе, словно только и дожидалась знакомства Лючано с Флакками. Грандо оказался жиденьким, а «конферт», напротив, отличным: крепкий, густой, с пенкой кремового цвета. И кардамона с имбирем положили в меру, не в пример иным заведениям.
— Ой, как интересно! Дети, вы слышали?
— Слышали, — ответил за обоих Персий.
Присев на стул, он принялся деловито рыться в рюкзачке, изготовленном в виде головы мезорского ящера-реликта. Распустив клапаны пасти, мальчик запустил туда руку и выудил марионетку. Простенькую, для туристов, на дюжину нитей. Кукла изображала жилистого и долговязого вудуна в белых одеждах бокора. Не шедевр, но, в целом, приличная работа. Особенно удалось лицо: скуластое, выразительное, в паутине ритуальных шрамов, с пронзительными глазами навыкате.
— Вот с такими? — спросил Персий.
