class="p1">Ей нужно было доложить об успехе операции, и получить дальнейшие инструкции.
А человек, известный ей, как Васисуалий Лоханкин, никакого дискомфорта к тому моменту уже не испытывал, так как ночные скачки с нашей неутомимой чертовкой выпили из него до капли все силы, как, физические, так и духовные.
И, как следствие, стоило ей только оставить провалившегося агента ненадолго в покое, как он, будучи опустошённым до самого дна, тут же впал в приятное забытье.
Он спал, мышцы его лица иногда беспорядочно сокращались, глазные яблоки метались из стороны в сторону под сомкнутыми веками.
А когда его лицо ненадолго успокаивалось, на нём расцветала по детски беззащитная улыбка.
Иногда спящий, причмокивая губами, издавал забавные поцелуйные звуки и сладострастно постанывал.
Зара посмотрела на него, улыбнулась, и пошла переодеваться.
Действительно, выходить в коридор, будучи задрапированной в кожаные, проклёпанные металлом ремешки и небольшие клочки латекса, едва прикрывающие самое сокровенное, не стоило.
Она быстренько ополоснулась под душем, и, обсушив тело под ростовой пневмосушилкой, накинула на себя просторный комбинезон.
Покрутившись перед зеркалом, пришла к выводу, что выглядит вполне пристойно, и, бросив на прощание ещё один взгляд на сладко посапывающего Васисуалия, вышла из апартаментов.
— Что, проголодалась за ночь? — спросил я Зару, которая сделала свой первый шаг в столовую, где мы с Истер с аппетитом поглощали свой завтрак.
Ня и Эви, сидевшие рядом дружно захихикали.
— Не без этого, — улыбнулась чертовка, — я с удовольствием съем пару килограмм жаркого.
— А глаза- то у неё сытые, — вдруг ни с того, ни с сего заметила Эви, с завистью покосившись на Истер, излучавшую умиротворённость и довольство жизнью.
— Это не та сытость, не желудочная. — объяснила Зара, потом, немного подумав, добавила, — да и не сытость это пока, — чем вызвала ещё одну волну скабрезных смешков.
— От же ты ненасытная, подруга, — заметила Истер.
— Это у меня генетическое, — улыбнулась Зара, — так что я не виновата в этом, и вынуждена страдать…
— Да, что-то непохоже на то, что ты сильно страдаешь, — сказала Эви, многозначительно глянув, на этот раз, в мою сторону.
— Иногда страдаю, иногда наоборот, — Зара, сказав эти слова всецело переключилась на поглощение пищи.
Глядя на неё, все присутствующие тоже перенесли своё внимание на содержимое своих тарелок, и некоторое время в столовой слышался только негромкий стук столовых приборов по фарфору да треск из-за ушей завтракающих.
Когда все, включая Зару, наконец, отодвинули тарелки, я решил, что пора бы нам и услышать, чем дело-то кончилось.
— Ну что, Зара, — я развернулся к нашей чертовке, — рассказывай…
— А что рассказывать то? — она бесстыдно улыбнулась, — вы же, наверное, видели всё?
— Я не видела, — вдруг сказала Эви, и опять выразительно на меня посмотрела.
— И я! — присоединилась к ней Алевтина, и, что характерно, тоже посмотрела на меня, и не менее пристально, кстати.
— Так ты его только, гмммм… — я не знал, как бы охарактеризовать то, что она с этим беднягой всю ночь вытворяла.
Да! — победно улыбающаяся Зара подтвердила мои мысли, не дожидаясь, пока я их сформулирую.
— Значит, времени, на то, чтобы допросить, пока не нашлось? — улыбнулся я.
— Неа, — беззаботно подтвердила Зара моё предположение, — некогда пока было.
— Так ведь… — начал было я, но она меня опять перебила:
— Если честно, то я ещё с ним не всё закончила, — немного смущённо пояснила чертовка, — подчинить то я его, конечно, подчинила. Но предстоит проделать ещё очень большую и кропотливую работу, прежде чем из него получится идеальный раб, беспрекословно выполняющий любые, пусть даже и самые затейливые, желания хозяйки.
— Я смотрю, ты у нас перфекционистка, — усмехнулся я.
— Ну так не для дяди же стараюсь, — она посмотрела мне в глаза, — для себя. Грех халтурить то.
Это да, — согласился я, — но тогда, не будем, наверное, ждать, когда у тебя время появится его допросить… Веди-ка его сейчас в комнату для совещаний, там мы с ним и поговорим… Ты же сможешь обеспечить его откровенность?
— Обижаешь, начальник, — Зара сверкнула антрацитовыми глазами, — сейчас приведу к вам моего зайчика ненаглядного, — и вышла из столовой…
Дверь открылась, и в совещательную комнату вошла Зара, целомудренно облачённая в тот же самый комбинезон, в котором была на завтраке.
А вот за ней в комнату вступил высокий мускулистый мужчина, который при найме на работу назвался Васисуалием Лоханкиным.
Выглядел он крайне импозантно, но, судите сами…
Вся его голова была закрыта маской из чёрного латекса с прорезями для глаз и рта.
Там, само собой, имелись и отверстия для дыхания, и слуховые отверстия, но они были практически неразличимы.
Ротовое отверстие, кстати, было надёжно закрыто деревянным кляпом, который фиксировался застёгнутым на затылке мужчины ремешком.
Чресла его были плотно обтянуты кургузыми латексными же шортиками, на которых очень рельефно проступало всё, что под ними, по идее, должно было бы быть скрыто.
Мускулистый торс был перетянут затейливой сбруей, составленной из множества кожаных, проклёпанных блестящим металлом, ремешков.
Руки мужчины были скованы впереди наручниками, украшенными пушистыми розовыми накладками.
На шее бедняги был ясно виден широкий кожаный ошейник, изготовленный на манер строгих собачьих.
К ошейнику крепилась блестящая стальная цепочка, второй конец которой был в руках у Зары.
— К ноге, — скомандовала она низким грудным голосом, и верзила бухнулся рядом с ней на колени, которые издали отчётливый деревянный стук, соприкоснувшись с полом.
— Зара, — обратился я к чертовке, голова которой лишь немного возвышалась над макушкой коленопреклонённого Васисуалия, — мы бы хотели задать несколько вопросов твоему подопечному, ты не возражаешь?
— Никаких проблем, — ответила она, и, потрепав по щёчке стоящего на коленях Васисуалия, одним движением избавила его от кляпа. Было видно, что это движение у неё отработано до полного совершенства.
— Говори только тогда, когда тебя спрашивают, — еле слышно мурлыкнула дьяволица на ухо своему рабу, и, переведя взгляд на меня, сказала:
— Спрашивайте.
В это самое время в голове у агента пронеслась мысль:
— Всё кончено, это провал, — и, что интересно, мысль эта его нисколько не расстроила, ибо этой ночью у него произошла серьёзная переоценка ценностей и жизненных ориентиров.
И к утру он совершенно ясно понял, что вся та жизнь, которой он
