Бежать было нельзя. Двигаться и вообще что-то предпринимать физически – глупо, учитывая всё то, что мне рассказали о чистильщике.
Я закрыла глаза во второй раз, надеясь ослабить свою эмоциональную реакцию, и зашептала в отчаянии:
– Меня нет... Меня нет... Ты меня не видишь...
Мало-помалу внушение начало срабатывать – в разуме Художора картинка дрожащей на камне полуголой человеческой фигурки помутнела и растворилась. Как я и подозревала, непроизвольное включение во мне оператора грёз срабатывало только при активном инстинкте самосохранения.
Но, увы, это не помогло!
Зрение оказалось для этой твари второстепенным органом чувств, поскольку ориентировался чистильщик в первую очередь на свое эмпатическое чутье. И в данный момент чутье уверенно говорило: вот вкусный, сочный и свежий комок страха. Надо брать!
Осознав это, я грубо ворвалась в его разум, чтобы разобраться, как он устроен и по возможности найти слабые места. Но поиски оставались безуспешными. Художора не смущал гость в его голове, даже наоборот – напрямую из моих мыслей поглощать негативную энергию ему стало проще. Самое поганое в этом поглощении заключалось в неиссякаемости моих эмоций. Сколько бы чистильщик их ни впитывал, они не убывали.
Единственное, что не вызывало сомнений – это необходимость спрятать страх. Только он выдавал мое присутствие и привлекал тварь. И сделать это надо было до того, как моего тела коснутся щупальца.
Плывчи этот фокус проворачивали с помощью тяжёлых практических навыков. А у меня был лишь один способ...
– Страха нет, – шепнула я. – Страха нет и никогда здесь не было.
Сомнение... неуверенность... замешательство.
Впервые в разуме Художора возник когнитивный диссонанс. Чутье и память говорили ему, что добыча рядом, а зрение и эмпатия утверждали, что рядом только пустота и камни, покрытые бурым налетом водорослей.
Огромный рот-присоска засопел, втягивая воздух с силой промышленного пылесоса и анализируя каждую частичку энергий, каждую молекулу запахов. Что-то продолжало смущать чистильщика, и он ёрзал на скале, раздражённо шевеля щупальцами.
– Страха нет, – повторяла я, чувствуя отрицаемую вопреки всему эмоцию и в панике добавляя своему внушению ещё больший напор. – Страха нет, но есть песня, которую любят все жители океана... послушай, какие красивые слова...
Мягки воды Океана, горечь их лечебна,
Обнимают тело волны, поднимают в небо.
Как безбрежно в Океане, как в нем плыть спокойно
Средь гармонии текучей, среди неги знойной.
Потянулся дух лениво... Пульс энергий главных,
Мысли, чувства, ощущенья – равновесны, плавны.
Открывай, дитя, свой разум, радуйся теченью,
Каждая волна – объятье, каждый всплеск – леченье...
Страха нет, дух гармоничен, тело – лишь обличье,
Боль – всего лишь эхо плоти, плоть – слаба, вторична.
Дух внимает Океану, волн звучит симфония.
Всех ласкает, всех лелеет словом Песнь Гармонии...
У меня не получалось петь так красиво, как это делала Муирне, голос дрожал и напоминал овечье блеянье. Но Художору было всё равно на качество исполнения. Он распластался на скале неподвижным чешуйчатым желе и слушал песню плывчи, как загипнотизированный. Впрочем, таким он и был – загипнотизированным, обманутым, поддавшимся внушению перепуганной полукровки-диниту.
Когда строчки закончились – последние два куплета я подчерпнула из мысленно-защитного экспромта Грая в Чертогах, – мы с чистильщиком, казалось, целую вечность сидели на одиноком скалистом островке друг напротив друга под завывание и соленые брызги шторма. Потом тварь утробно вздохнула, с противным чпокающим звуком выпуская из присоски воздушно-слюнную смесь, и начала разворачиваться обратно, в сторону океана.
Я облегченно наблюдала за отступлением, не сбавляя силу внушения: «Страха нет... Ты ничего не чувствуешь...», и в этой сосредоточенности потеряла бдительность.
Момент, когда уползающее щупальце задело мои голые ноги и непроизвольно обвилось вокруг щиколоток самым кончиком, я упустила. Сначала кожа ощутила терпимый жар... в первые мгновения это было даже приятно – окоченевшие ступни согрелись, – но уже после того, как щупальце скользнуло прочь вслед за своим обладателем, жар перешёл в острые уколы. А затем ноги охватила нестерпимая боль, как от огненного ожога.
И я закричала.
Морок бесстрашия развеялся, как туман, и Художор остановился с настороженностью хищника, который вновь поймал след исчезнувшей добычи. Огромное студенистое тело стремительно развернулось, окружая меня плотным кольцом щупалец, а рот-присоска усиленно засопел, с аппетитом поглощая исходящие от меня эманации безумных мучений.
Крик сам рвался из горла, напрягая голосовые связки, и это было невозможно контролировать. Не с моим жалким уровнем самообладания. Вопли не могли облегчить саму боль, но они спасали психику самой возможностью выразить бесконечное страдание от огненной лавы мучительных ожогов на ногах. Их словно сунули в кипяток и варили заживо.
Сознание треснуло и раздвоилось. Одна часть вопила, не переставая, а вторая шептала что-то неразборчивое. Я не слышала слов, но понимала смысл: надо абстрагироваться от нервных импульсов. Дать своему телу новую точку зрения. Навязать спасительное видение происходящего.
Еле удерживая на пике болевого шока способность соображать, я собрала все остатки ментальных сил в последнюю вспышку самовнушения и прохрипела истерзанными от крика голосовыми связками:
– Ничего... не чувствую! Боли нет... Боли... не существует...
Не помню, сколько раз мои потрескавшиеся губы произнесли эти слова, но когда обезумевший разум обрёл блаженное ощущение покоя, я всё ещё повторяла их, как заведенная.
Тем временем мой бедный организм, устрашенный лавиной невыносимой ноцицепции, продолжал маниакально вырабатывать эндорфины и бомбардировать ими нервную систему, чтобы нейтрализовать уже и без того заблокированные болевые ноцицепторы. И в результате на меня обрушилась эйфория такой головокружительной мощи, что я вскочила на ноги и расхохоталась прямо-таки до слёз. Подобное воздействие можно было сравнить с солидной порцией лёгких наркотических средств – слишком уж неадекватное возникло самоосознание. Мне было дико смешно от всего вокруг и одновременно с этим грудь распирало буйное раздражение из-за кольца склизских щупалец, сковывающих движения.
Художор в этот миг как раз обвил ядовитой конечностью меня за голые плечи в отвратительной пародии на объятие... и мое сумасшедшее веселье заставило его недоуменно замереть.
– Отвали от меня, извращенец! – хихикнула я и полезла прямо по щупальцу наверх, чтобы выбраться из скользкого плена.
Замешательство чистильщика при виде ползущего по нему человеческого тельца вновь вызвало у меня взрыв неконтролируемого смеха. Руки ослабели, разжались, и я лихо заскользила вниз по развернувшейся скользко-чешуйчатой конечности. Ноги с размаху врезались в камень, но боль по-прежнему была далека и неощутима.
Ворча и булькая, Художор брезгливо стряхнул меня и раздражённо скрутил-подобрал под себя все раскинутые щупальца.
«Ты справилась, – удовлетворённо зашептал вернувшийся голос Тигардена-2. – Чувствуешь, как это было полезно?.. Как выросла уверенность в себе..? Твои способности возросли...»
– Я тебя ненавижу, – беззлобно сказала я и улеглась прямо на камнях, улыбаясь, как ненормальная. Чувство летучей эйфории всё ещё кружило голову желанием глупо хихикать и смотреть в небо.
«Ты испытываешь благодарность и досаду... Но сейчас не время анализировать эмоции. К чистильщику направляется мой будущий мастер инфомерности с агрессивными намерениями...»
Даже не пошевелившись, я равнодушно и рассеянно переспросила:
– Что за мастер инфомерности?
«Саолл утверждает, что многие примитивные разумы для лучшего понимания упрощают это слово до кибер-админа информационно-ментального поля планеты... Название интересное, мне нравится. Но нельзя, чтобы мой кибер-админ пострадал от столкновения, у него нет функций оператора грёз... да и в целом он пока неполноценен с нераскрытым ядром разума...»
