Грондин поспешно втянул в себя дым сигареты.
– Бедняга!
– Ничего, оклемается, – уверенно заявил Кессиди. – Дай только сучьих макаронников зацепить.
– Ща выясним, – сказал Грондин, кивая на Паккалу. – Народу в театре пропасть, но если они там, старина Арни их выловит. У него котелок в общем варит, хотя бывают свои закидоны.
– И все же мы зря туда суемся, – возразил Кессиди. – Ясно, что шеф должен их приложить, пока они не опомнились. Но здесь…
Оба поглядели на высокий пятиарочный фасад «Метрополитен-опера». Арки достигали тридцати метров и были снизу доверху застеклены, так что за ними просматривались золотые своды потолка и колоссальные росписи Марка Шагала по обеим сторонам двойной беломраморной лестницы, устланной красным ковром. На обитых пурпурным бархатом стенах мелькали отблески канделябров. В проеме центральной арки виднелся знаменитый каскад люстр, напоминающих звездную галактику. Возвышаясь на фоне черного зимнего неба, здание оперного театра казалось не архитектурным сооружением, а некой фантастической Вселенной.
Сегодня в театре был аншлаг: премьера «Фаворитки» Доницетти. Пели такие звезды, как Ширли Веретт, Шерил Милнз, а к тому же – редкостный подарок для любителей итальянской оперы – Лучано Паваротти. Нью-йоркский мафиози Гуило Монтедоро по прозвищу Большой Ги считался истинным меломаном. Он имел собственную ложу в театре и посещал все премьеры вместе с женой, взрослыми детьми, их мужьями и женами. Против обыкновения на сей раз в его свите женщин не было. Задний ряд ложи занимали четверо доверенных лиц клана Монтедоро в режущих под мышками фраках, явно взятых напрокат. А впереди, рядом с доном Гуидо, восседал почетный гость – Виченцу Фальконе. Дон Виченцу, старый приятель Большого Ги и не менее страстный ценитель оперного искусства, был приглашен по случаю выхода под залог из тюрьмы Луисбурга (Пенсильвания), где отбывал срок за неуплату налогов. Он явился в сопровождении адвоката, Майка Лопрести, наладившего в Бруклине довольно бойкую торговлю наркотиками, в то время как босс оставался в тени. Почтил оперу своим присутствием и шурин Лопрести, Джузеппе Поркаро (Джо Порке), первый вышибала клана Фальконе. Тот самый Поркаро, что три дня назад приехал в Чикаго для расправы с юным выскочкой – юрисконсультом чикагской мафии, чьи смелые действия стали слишком часто затрагивать интересы мафии бруклинской.
Следуя инструкции Лопрести, Поркаро проследил путь намеченной жертвы до шикарного торгового комплекса в западной части Чикаго. Он немало позабавился, видя мучения советника, пытающегося поставить новенький «Мерседес-450» подальше от других машин, дабы чикагские лихачи случайно не поцарапали лакированные крылья. Когда советник наконец удалился, Поркаро заложил под капот «мерседеса» маленькую магнитную бомбу и поехал в аэропорт, чтобы поспеть в Бруклин к ужину и насладиться спагетти с моллюсками.
Но, к несчастью для Джо и его непосредственного начальника Лопрести, который задумал и распорядился провести эту акцию, не посоветовавшись с доном Виченцу, личный юрисконсульт семьи Камастра приехал в торговый центр за женой и дочерьми трех и двух лет. Семейство подошло к автомобилю в полном составе, но трехлетняя Шаннон вдруг захотела в туалет. Слегка пожурив дочь, отец отвел ее в ближайший магазин, а мать и младшая дочь остались ждать в машине.
Стоял холодный февральский день, и Розмари Камастра-О'Коннор, естественно, решила немного погреть мотор.
(Огненный цветок!)
Просыпайтесь, мистер О'Коннор.
(Огненный цветок!) Темная гостиная в убогой квартире; умственное излучение из спальни больной снова бьет по нервам; он не успевает преградить ему доступ и корчится от боли. Кир, Кир, мальчик мой, ты вернутся, ты помолился…
Просыпайтесь. Все о'кей. Они на месте.
(Огненный цветок!) Надтреснутый голос, точно железом по стеклу, царапает по стенкам его мозга, стучит, цепляется за него и за свою агонию:
Кир, Кир, ты не забыл о святом причастии, ты больше не воруешь завтраки в школе, ты молишься за нас двоих, я уже не в силах, поэтому ты должен молиться, истово, чтобы свершилось чудо…
Проснитесь, сэр.
(Огненный цветок!) Руки, сухие, шелестящие, как газета, с обкусанными синюшными ногтями, одна стиснула резные серебряные четки, другая зарылась в его свитер и тянет к себе, а он отчаянно упирается, воздвигает между ними высокую преграду, но мать непрерывно колет ему глаза своим проклятым ирландским Богом:
Кир, Кир, Бог испытывает тех, кого любит, он любит нас, я люблю тебя, молись, Кир, и чудо свершится, молись Господу Нашему Иисусу Христу, прекрати эту боль, Кир, помоги, помоги…
Мистер О'Коннор! Просыпайтесь!
(Огненный цветок!) Хорошо, ма, я помогу, твой глупый Бог не умеет помочь, а я умею… я знаю, как… оказывается, это очень просто. Голубые глаза расширились, стали черными и пустыми, боль ушла, ум ушел – неужели вправду? И крики мальчика (огненный цветок!), и крики взрослого (огненный цветок!) громом раскатились над Иллинойсом. Тучи такие же серые, как свалявшиеся мамины волосы на дешевой подушке в гробу… Скорее закройте гроб, скорее, мистер О'Коннор, просыпайтесь, откройте глаза!
Киран открыл.
Увидел рядом Арнольда Паккалу, Адама Грондина, Джейса Кессиди – верных людей, которых он спас и привязал к себе. Они точно такие же, как он, и точно так же пострадали по собственной вине, ибо привыкли причинять страдания.
Он спросил Арнольда: Поркаро и Лопрести тут?
– Да, сэр, – ответил вслух Паккала. – Кениг и Матуччи не обманули. Женщин в ложе нет. Четверо подкаблучников внутри, двое снаружи. Сейчас начнется антракт между третьим и четвертым действием. Вы с Адамом и Ясоном легко замешаетесь в толпу.
Киран отстегнул привязной ремень, снял шляпу, темно-синее кашемировое пальто, белый шелковый шарф. Телохранители последовали его примеру. Все трое были в вечерних костюмах с темными галстуками.
– Поедешь на Шестьдесят пятую улицу, к школе Жуийяра, – велел Киран Арнольду. – Найдешь туннель под площадью, ведущий к служебному входу. Там и встретимся.
– О'кей, сэр. Желаю удачи.
Кессиди и Грондин уже стояли на тротуаре. Киран помедлил, улыбнулся помощнику. Между ними возник образ-напоминание: шайка хулиганов в чикагском тупике насмерть забивает пьяного бродягу, а он из последних сил посылает телепатический призыв о помощи.
– Удачи? Арнольд, ты ли это? Я думал, тебе ясно, что таким людям удачи желать ни к чему, поскольку мы сами ее творим.
Он наконец вышел из машины и захлопнул дверцу. Фары «кадиллака» светились в темноте, как горящие глаза хищника. Арнольд Паккала поднял руку и мысленно проговорил: Я жду вас, мистер О'Коннор.
