– Салют, Юс, – прошептал Меф в звенящую тишину.
Ответный кивок.
– Мне приятно смотреть на тебя, – сказал Меф чуть громче (отменная была сегодня встряска, голос сел). – Ты замечательно выглядишь. Цвет лица и… в общем…
Визитер странно взглянул куда-то поверх его головы и не ответил ни улыбкой, ни жестом. Сегодня на удивление все не так, как прежде… «А почему я, собственно, решил, что его развлекает моя болтовня?» – впервые пришло Мефу в голову. И еще он подумал, что, беседуя с Жив-здоровом, с одной стороны, терзает себя, с другой – защищается от молчания, которое при таких экзотических обстоятельствах куда тяжелее словесной пытки. Впрочем, терзать себя он привык.
– Ты не меняешься, Юс. И я почти не старею, но меня и «Анарду» сняли с межпланетных линий… Ты мне простил?
Жив-здоров перестал потирать запястья, выпрямился.
– Я – нет, – сказал Меф. – Я себе не простил.
По напряженному взгляду и поджатым губам визитера он понял, что этого никак не следовало говорить.
– Нет-нет, – заторопился он, – я не ищу сочувствия. Просто минутная слабость. Наболело. Годы идут, а привыкнуть… когда ты приходишь вот так и молчишь… Впрочем, нет, не о том я хотел… Не знаю, может, для меня настало время подводить кое-какие итоги? Перед собой, перед людьми. Перед вами…
– Не надо, дружище, – тихо сказал Жив-здоров.
Меф замер с открытым ртом. Послышалось? Проклятый звон!
– Ты не виноват ни в чем, – внятно добавил Элдер. – Это скажут и все остальные. Я пришел не один.
Рискуя свалиться, Меф встал и в полуобморочном состоянии поднял кресло, отодвинул в сторону. В глазах потемнело. Он ощупью опустился, точнее, рухнул в чашу надутого воздухом сиденья и некоторое время ничего не видел и ничего, кроме звона, не слышал. Потом дурнота немного развеялась, и он увидел всех. Рамон Джанелла, Николай Асеев, Аб Накаяма, Леонид Михайлов, Мстислав Бакулин… Невеселое это было зрелище.
Наверное, они поздоровались с ним раньше и теперь стояли и смотрели на него (лишь Мстислав сидел в пилот-ложементе – руки скрещены на груди). Все в блестящих псевдокостюмах и абсолютно одинакового роста… Прежнему своему облику полностью соответствовал только Аб Накаяма. Поджарые Мстислав и Рамон были заметно короче прежних себя. В этом смысле хуже всего обстояли дела у Асеева, Михайлова и Элдера. Меф с трудом проглотил что-то мешавшее в горле. Изощренно шаржированные экс-гиганты, карманные Геркулесы… Он впервые видел их вот так – всех сразу – и чувствовал, как в глазах накипает жгучая слеза жалости, стыда, унижения. И ненависти. Не колеблясь растоптал бы производителей этого жуткого и в то же время утонченного издевательства над людьми – живыми и мертвыми. Незлобивый по сути своей, он десять лет вынашивал идею мщения зеркальноголовым (производители жестоких чудес представлялись ему почему-то зеркальноголовыми), и ради этой идеи готов был на все. Но годы шли, и надежду встретить в Пространстве воображаемых зеркальноголовых сменило в конце концов подозрение, что он наивно одухотворяет какой-то замысловатый природный процесс. Другими словами, ненависть его была безадресной, нелепой. Мстить было некому. И вот сегодня опять накатило. До жгучей мути в глазах, до обессиливающего бешенства. Но снова безадресно и нелепо… Будь оно проклято!..
Придавленный в кресле тяжелой слабостью, Меф слышал сквозь звон в ушах чей-то знакомый басистый голос. Он видел, что Николай Асеев смотрит на него. Глубоко сидящие глаза, крупный с залысинами лоб, шевелятся губы… Он слышал слова, но их смысл проскальзывал мимо сознания. Знакомо скрещенные на груди мускулистые руки, такие могучие в прошлом… Он не мог разобрать ни слова, однако по направлению взглядов Асеева и других понял, что речь шла о нем. Это заставило его мобилизовать свою волю, сосредоточиться. Он почувствовал, как что-то сдвинулось в голове – будто перекатился на новое место гладкий металлический шар. И как только «шар» перекатился, он разобрал последнее асеевское:
– …Поэтому я так считаю.
«О чем это?..» – подумал Меф, отдыхая после изнурительного усилия.
– Спасибо, командор, мнение твое ценно, – поблагодарил Мстислав, как обычно благодарят председатели на командных советах. – Кто следующий? Говори ты, Рамон.
Длиннолицый рыжий Джанелла гибко повел плечами:
– Что говорить? Патрон сказал все.
– Личное мнение у тебя есть?
– Личное, безличное… Я существо общественное. На Обероне нам крупно не повезло, и точка. О чем говорить? Такова профессия десантника.
– Фаталист, – процедил Накаяма. Встряхнул гривой черных волос. – Фаталист и позер. Твое глубокое понимание специфики нашей профессии повергло Мефа в трепетное изумление, не так ли?
– Как всегда очень кстати и остроумно, – процедил Рамон, пародируя интонации Накаямы. – Аб, ты слегка опоздал к началу этого матча, и тебе еще предстоит разобраться, где чьи ворота.
– Рыжий кот, черный кот, кто их к черту разберет. – Бакулин нахмурился. – Ну-ка, брысь в разные стороны.
– Бакулин! – укоризненно сказал Асеев.
Мстислав оглядел всех по очереди.
– Перед нами пилот Меф Аганн. Наш друг, наш товарищ, участник нашей злополучной высадки на Ледовую Плешь. Мы – его десятилетняя боль. Ему важно знать, мог ли он сделать на Обероне больше того, что сделал. Начальник рейда ответил на это мотивированным «нет». Джанелла ушел от прямого ответа. Элдер помалкивает. Михайлов глазеет по сторонам, будто наша беседа его не касается. Хотите знать, что я об этом думаю?
Мстислав сказал, что он об этом думает.
Не чувствуя собственного дыхания, Меф пошарил пальцами у горла. В горле стоял плотный ком. Перед глазами качнулась мутно-серая дымка. Пройдет… Если не делать резких движений – пройдет…
Кто-то прокомментировал речь Мстислава:
– Сказано мало, но веско. Будто молотом по голове.
Дымка таяла, Меф увидел неприятно изменившееся лицо Рамона.
– Вот что… – тихо проговорил десантник. – Вы как хотите, а я изображать собой «десятилетнюю боль» не намерен. Не желаю, знаете ли, терять к себе уважение Мефа. Спектакль, который здесь затевают, считаю оскорбительной и глупой мелодрамой.
Бакулин сверлил Джанелла пугающе-пристальным взглядом белесых глаз. Юс наблюдал это все совершенно спокойно – так, словно ничего другого и не ожидал.
– Я думаю, Мстислав напрасно накаляет страсти, – сказал Михайлов. Стоя вполоборота к собеседникам, он с присущим ему снисходительным видом разглядывал Пятно. – По моему скромному разумению, Мефу не нужен ни суд, ни театр. На Обероне каждый из нас действовал сообразно обстановке. Меф не был исключением. Он сделал только то, что продиктовали ему обстоятельства.
