— выставил мои достижения за свои, продемонстрировал Империи потенциальную угрозу от использования Камино и Ротаны в своих интересах. Император и его окружение понимаю, насколько опасно оставлять в руках своих врагов лаборатории по производству клонов, а так же промышленный потенциал Ротаны.
Все произошло, как и было задумано — Император атаковал миры-предатели в намерении уничтожить сопротивление, заставить галактику бояться.
Император не позволил Галактическому Альянсу заполучить под свой контроль потенциальные средства переломить ситуацию в ходе разгорающегося конфликта галактического масштаба.
Стоит ли этого опасаться?
Человеческая часть говорит, что да. Что следует прекратить наступательные действия, перейти к обороне, сосредоточиться на том, чтобы ввести в строй как можно больше кораблей, направить свободные средства на производство супероружия, просчитать варианты атаки и расставить ловушки. Отбиваться, рассчитывая на то, что «Периметр» сокрушит большую часть флота Императора, а остальные корабли, как и все супероружие в галактике, мы уничтожим с помощью диверсий.
Это простой план.
Слишком легкий, слишком очевидный. А потому предполагается, что именно им и воспользуется вице-адмирал Пеллеон, получив подобное «предупреждение» от Императора. Почему «предупреждение»? Да потому что в качестве цели могла быть выбрана любая другая из наших периферийных планет. Плюс-минус, но результат был бы идентичным — уничтожение подчиненного нам мира, жертвы, демонстрация не абсолютности наших оборонительных рубежей.
Вот только…
Чисская моя часть спокойна, холодна, невозмутима.
И она, сменив человеческую часть, говорит языком фактов.
Насилие, чрезмерная жестокость никогда не являлись цементом долговременных режимов. Ни в прошлой жизни, ни в нынешней. Испуг проходит, уступая место стратегии.
Есть ли у меня испуг? Нет. Потому что действия Императора не могут привести к капитуляции чисса.
Из действий «Затмения» и его флота сейчас можно сделать несколько выводов.
Вывод первый: Император и его приближенные не знают о том, что я жив. Возможно догадываются, но не знают наверняка. В противном случае, они бы не стали действовать так топорно и прямолинейно. Тактика запугивания — это «Доктрина Страха» покойного гранд-моффа Таркина.
И она не сработала.
Попытка ее реанимировать, но не с помощью одной «Звезды Смерти», а силами одной армады, ничто иное, как повторение трюка с полем и граблями. Это нерационально, неэффективно и непродуманно. Использование не оправдавшей себя тактики повторно не является адекватным распоряжением имеющихся ресурсов и правильным построением стратегии.
Меж тем до начала уничтожения планет, стратегия Императора и его приближенных была верной — использовать в качестве «прокси» вооруженные силы своих прихлебателей. Они уже продемонстрировали свою бесполезность, алчность, недальновидность. Их флоты, пусть и большие, как и армии, но плохо обучены, не имеют боевого слаживания. В идеале нужно потратить время для того, чтобы новобранцы заматерели.
Я знаю о чем говорю — весь прошлый год я, а до меня еще не меньше года Митт’рау’нуруодо занимался тем, что готовил свои войска к сражениям. Обучал мальчиков быть мужчинами. Восстанавливал их веру в себя. Заставлял применять на практике не стандартное имперское «побеждай числом», а традиционное суворовское «побеждай умением».
Имперские Осколки в основе своей таким похвастаться не могут. За небольшим исключением. Адмирал Вудсток продолжает весьма эффективно и плодотворно разбираться с проимперскими режимами в подконтрольной ему части Тионского Кластера. Его потери минимальны, его действия эффективны. Это опасный враг. Рано или поздно мы встретимся на поле боя.
Как друзья или как враги пока не стоит предполагать — слишком мало объективных данных.
Мне нужно чуть больше времени, чтобы правильно все проанализировать. Но единство и борьба противоположностей внутри меня сейчас не помогут.
Нужен отвлекающий маневр.
— R7, — я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. — Включи набуанскую оперу.
Бывший астромех четы Скайуокеров ответил подтверждающим свистом. И вскоре в апартаментах заиграла чуть тяжелая, но в то же время ускоряющаяся с каждой партией музыка.
Эта опера может показаться скучной довольно длительное время.
Она начинается тяжело, неповоротливо, с низкими тонами. Отчасти она похожа на погребальный марш, который то и дело пронизывают величественные и ободряющие нотки.
С каждой партией первого становится меньше, второго больше. Тяжелая судьба главного героя этого произведения, мрачная и непроглядная, играет новыми красками, как только он отказывается от пути агрессии, насилия. Он примиряется со старыми врагами, и в его судьбе образуется просвет.
Планета, на которой он и его люди высадились, больше не кажется ему вонючим болотом, населенным дикарями. Его люди больше не боятся каждого шороха за каждым деревом, без опаски встречают аборигенов и торгуют с ними. Ближе к середине тягучая опера превращается в стремительную увертюру, демонстрируя этап созидательного существования двух рас — людей и гунганов — на одном мире.
Но экватор произведения пройден.
В победоносном шествии героя по планете появляются уже подзабытые тяжелые мотивы. Их становится все больше, как и невзгод в жизни героя и его приближенных.
Они ссорятся с аборигенами, но тональность произведения не переходит к тягучести своего начала. Мудрый герой не допускает новой резни. Он хочет вновь видеть процветание, о чем говорят его быстрые партии.
Этого же хотят и те, кто приходят ему на смену. Не все, но многие. Сменяется тональность. Из капитальных и резких нот, символизирующих ум, характер и возраст исполнителя, ничего не остается. Я слышу подражание этому — тонкие голоса сменяющих друг друга исполнителей. Но их голоса тонут в фоновом шуме, как если бы они захлебывались в океане эмоций происходящих событий.
Юные королевы не справляются с тем, что происходит. Они молоды, горячи, готовы свернуть горы… Но не могут. Их воодушевленные партии сменяются тягучими обертонами хора: благие намерения не приводят к исключительно благим последствиям.
Сквозь низкий и даже резкий хор то и дело пробиваются тоненькие прекрасные голоса солисток. Но кроме отдельных слов невозможно ничего разобрать. Это символ того, что начинания королев едва ли что-то смогли изменить.
Опера заканчивается со смертью самой громкой королевы. Она отважнее предыдущих, ее голос громче и порой звучат целые куплеты в ее исполнении. Но лишь в середине партии. К концу ее пение превращается в едва слышимый шепот, мольбу, просьбу… Они остаются без ответа.
Мужской хор поглощает и ее.
Опера заканчивается воодушевленными увертюрами, но они звучат фальшиво, коряво. Как если бы конец оперы придумал менее талантливый человек, который лишь пытался подражать маэстро, что создал большую часть произведения.
Но на деле это не так.
От первых до последних нот и слов, набуанская опера придумана одним человеком. И пусть она рассказывает о судьбе одной семьи, пережившей невзгоды, устоявшей и с открытыми глазами смотрящей в кажущееся радужным светлое будущее, на самом деле все не так.
Эта
