— Вы не заметили никаких особых примет? Тембр голоса, цвет волос?
— Ничего. Черная одежда, маски, перчатки. И они не разговаривали, делали все в полной тишине.
— Исчадия ада! — воскликнул епископ и, совершенно выбитый из колеи, перекрестил себя стетоскопом.
— Хотя… Погодите, погодите! Что-то припоминаю… только бы ухватить… Что-то… да — метка, голубая, возможно, что-то вроде татуировки. У одного из них, на запястье, оно было почти у меня перед носом, когда он меня держал, а перчатка сбилась, отошла от рукава куртки, и на внутренней стороне запястья… Я не могу припомнить точно, просто что-то голубое.
— У кого из них? — спросил капитан. — У того, кто уцелел, или у другого?
— Не знаю. Поймите, не это было моей первой заботой.
— Разумеется. Значит, пятьдесят на пятьдесят, что преступник еще на борту, — если только он не вывалился в люк вслед за своим соучастником. Но под каким предлогом мы можем осмотреть у пассажиров запястья? Члены экипажа нам хорошо известны, хотя… — Он вдруг осекся, пораженный какой-то мыслью, от которой лицо его почернело и стало внезапно жестоким. Когда он заговорил вновь, тон его требовал абсолютного повиновения. — Капитан Вашингтон, пожалуйста, побудьте здесь и ничего не предпринимайте. Доктор позаботится о вас, и я прошу вас поступать согласно его предписаниям. Я скоро вернусь.
И без дальнейших объяснений он вышел, не дав им ни о чем спросить. Епископ осмотрел пациента более тщательно, нашел его здоровым, но переутомленным и рекомендовал успокоительную микстуру, от которой Вашингтон вежливо, но твердо отказался.
Он лежал неподвижно, с окаменевшим лицом, размышляя о том, что случилось, и о том, как будет жить дальше с таким преступлением на совести. Он понимал, что ему придется смириться и привыкнуть к подобной жизни. За те минуты, что он лежал здесь, он возмужал и стал старше, так что, когда дверь открылась и капитан появился вновь, перед ним был уже совсем другой человек. За спиной капитана произошло движение; Алек и второй помощник вошли в каюту, крепко держа за руки кока.
Он не мог быть никем иным, этот крупный солидный человек в белом, с высоким поварским колпаком на голове, с нездоровой кожей, с аккуратными усиками — и с выражением полной ошеломленности на лице. Как только дверь закрылась и пестрая компания заполнила миниатюрную каюту так, что стало нечем дышать, капитан сказал:
— Это Жак, наш кок. На корабле он с самого начала, а в «Кунард-лайн» работает лет десять, а то и больше. Он ничего не знает о событиях нынешней ночи, и заботят его сейчас только круассаны, оставленные в печи. Но он много раз прислуживал мне за столом, и я вспомнил одну вещь.
Стремительным движением капитан схватил кока за руку, вывернул ее ладонью наружу и оттянул рукав куртки. Там, на внутренней стороне предплечья, виднелась поразительно ясная на фоне бледной кожи татуировка — якоря и канаты, трилистники и лежащие русалки… Она мелькнула, и Вашингтон словно заново увидел этого человека — уже не в белом, а в черном, вновь почувствовал силу его затянутых в перчатки рук, услышал его хриплое дыхание. Не обратив внимания на попытку епископа удержать его, Вашингтон встал к коку вплотную, лицом к лицу.
— Это он. Это тот человек, который пытался меня убить.
На протяжении нескольких долгих секунд лицо кока сохраняло изумленное выражение. Затем на нем отразились тревога и замешательство, он впился взглядом в своего обвинителя, стараясь понять, чем все это может для него обернуться, в то время как Вашингтон угрюмо и непреклонно смотрел коку в глаза, точно хотел заглянуть в душу. Затем оба державших Жака офицера почувствовали, что руки у него задрожали и дрожь перекинулась на все тело; отчаяние охватило его, вытеснив остальные чувства, — теперь офицерам пришлось преступника уже не держать, а поддерживать. А когда он наконец раскрыл рот, его словно прорвало — слова хлынули из него потоком, который уже невозможно было остановить.
— Да, я это был, но меня заставили, я не сам, Бог свидетель — не сам! Святой Боже! — выкрикнул он по-французски. — И вспомните, вы были без сознания, я мог сделать все, что велено, вы бы не смогли сопротивляться, я спас вам жизнь, оставил там. Так не дайте им взять мою, я умоляю вас; сам бы я ничего такого не сделал…
С мучительным облегчением он рассказывал все — всю свою несчастную повесть с момента, когда он впервые ступил на землю Англии двадцать лет назад, и что с ним происходило потом. Он въехал в страну нелегально. Друзья помогли ему убежать от унизительной парижской безработицы — друзья, которые в конечном счете оказались не столько друзьями, сколько тайными агентами французской короны. Уловка была простой и такой обыкновенной — но она срабатывала наверняка. Просят помочь, и отказать уже невозможно — иначе его выдадут властям, посадят, сошлют… А дальше — больше, на все есть документы, и почти всякая услуга подсудна — и так, пока не запутаешься окончательно в тенетах шантажа. С тех пор как он угодил в сети, использовали его редко, он был тем, кого на языке преступного мира называют «соней», — ждал, подремывая до времени, в глубине приютившей его страны, точно так же, как дремлет бомба, готовая в любую минуту взорваться от первой же искры. И вот — запал подожжен. Приказ, встреча, пассажир на корабле, угрозы и издевательства и откровенная фраза о том, что его оставленная во Франции семья окажется в опасности, если он посмеет отказаться. Он не посмел. А дальше ночная встреча и ужасные события, которые за нею последовали. И чудовищный финал, когда агент погиб, а совершить преступление сам он не смог; он сразу знал, что не сможет. Вашингтон слушал и понимал; именно он распорядился, чтобы сломленного человека увели, он понял все слишком хорошо. Позже, когда оставались считаные минуты до последнего маневра воздушного корабля над проливами перед посадкой в бухте Нью-Йорка, капитан сообщил Вашингтону то, что к этому моменту удалось выяснить.
— Второй человек — настоящая загадка, хотя, по-видимому, он не француз. Явный профессионал в этих делах — никаких бумаг в багаже, никаких меток на одежде. Чисто. Но он англичанин — все, кто разговаривал с ним, в этом убеждены — и пользовался большим влиянием, иначе он не попал бы в число пассажиров. Все обстоятельства мы сообщим в Скотленд-Ярд, и наряд нью-йоркской полиции уже дожидается на пристани. Это действительно загадка. У вас нет никаких соображений насчет того, кто они, ваши враги?
Вашингтон застегнул последний саквояж и устало опустился в кресло.
— Даю вам слово, капитан: до сегодняшней ночи я и не подозревал, что у меня есть враги, а тем более такие, которые могут работать в контакте с французской секретной службой и тайно нанимать подручных. — Он криво усмехнулся. — Но теперь я это знаю. Знаю наверняка.
Глава 6
В львином логове
Вагонетка потеряла управление на Третьей авеню; отскочив от одной из железнодорожных опор, она вылетела на тротуар, начисто снесла пожарный гидрант и опрокинулась на бок, вывалив весь свой груз на мостовую. Множество рулонов разноцветных тканей раскатилось во всех направлениях, покрыв мостовую подобием ярких флагов. Случайные свидетели аварии сошлись на том, что лучшего места, чтобы поозорничать и покуролесить, и захочешь — не сыщешь, и вряд ли найдешь место хуже для попыток сохранить законность и порядок — вагонетка опрокинулась прямо напротив гриль-бара ирокезов. Посетители бара тут же высыпали на улицу поглазеть на забаву и принялись с радостным гиканьем прыгать туда-сюда через потоки материи и раздирать рулоны, выясняя, что там у них внутри. В этот теплый летний денек большинство краснокожих было обнажено по пояс; на них были только легинсы да мокасины, а у некоторых — еще головные повязки с перьями. Они хватали самые большие рулоны и с наглым хохотом накручивали ткань на себя, пока ошеломленный водитель, свесившись из окна кабины, грозил им сверху кулаком. На этом бы веселье и закончилось и большей беды не стряслось, если бы гриль-бар «Смеющаяся вода» не соседствовал с баром Клэнси, питейным заведением того же пошиба, где, однако, погоду делали исключительно выходцы из Ирландии. Эта неуместная близость доставляла массу хлопот полиции; как в прошлом, так и наверняка в будущем она способна была сказаться на правопорядке в районе вряд ли иначе, чем в этот раз. Заслышав шум, ирландцы тоже вышли на улицу и принялись громко комментировать действия индейцев и подзадоривать их, возможно, завидуя их буйной непосредственности. Результат легко было предвидеть: кому-то подставили ножку, кого-то обозвали при всех, кто-то с кем-то схватился, и пошла общая свалка. Ирокезы, которых закон обязывал оставлять томагавки и тесаки-скальпорезы на пропускных пунктах при въезде в город или, если те жили в городе, держать их дома, быстро нашли им замену, схватившись за столовые ножи из бара. Ирландцы, в равной степени лишенные права появляться на людях с дубинками и терновыми посохами, вес которых превышал известную величину, обнаружили, что их вполне заменяют бутылки и ножки от стульев, — и ринулись в драку. Стоило им схлестнуться, как индейские боевые кличи смешались с громогласными поминаниями святых и всего Святого Семейства. Поскольку целью этой разминки было исключительно удовольствие, до смертоубийств или серьезных увечий дело не дошло, но были тут, конечно, и пробитые черепа, и сломанные кости, и по крайней мере один скальп, чисто символический, просто клок кожи с волосами. Затем счастливые вопли заглушил своим грохотом пролетавший мимо поезд, а когда он отгрохотал свое, на смену ему завыли полицейские сирены. Зеваки, наслаждаясь представлением, толпились поодаль, а какой-то торговец с тележкой, пользуясь случаем, юлил по краю толпы и продавал прохладительные напитки. И все были довольны.
