— Есть новости? — спросил он, читая ее мысли.
— Есть, насчет нашей ставленницы, — ответила она. Вдруг почему-то выскочило русское слово. — Я имею в виду нашу протеже.
— Рассказывай, — небрежно бросил Саджаки. Он был одет в серое как пепел кимоно. Роса с травы пропитала штаны до колен, сделав их оловянно-черными. Свою шакухачи Саджаки положил на пень, отполированный до блеска локтями. Из всей команды сейчас бодрствовали только он и Вольева. Им предстояло лечь в глубокий сон в двух месяцах пути от Йеллоустона.
— Она теперь наша, — сказала Вольева, становясь на колени напротив Саджаки. — Основа ее приобщения заложена.
— Что ж, рад твоим новостям.
Над лужайкой пролетел тукан, сел и тут же взлетел с ветки — живая россыпь чистых красок.
— Мы можем представить ее капитану Бреннигену.
— Нет, сейчас время неподходящее, — сказал Саджаки, разглаживая складку кимоно. — Или тобой руководят другие соображения?
— Насчет знакомства с Капитаном? — она нервно хмыкнула. — Да нет.
— Значит, дело серьезнее.
— Какое дело?
— То, что у тебя на уме, Илиа. Выкладывай.
— Меня беспокоит Хоури. Я не хочу подвергать ее риску заработать те же психозы, что и Нагорный, — она остановилась, ожидая — нет, надеясь, — что Саджаки как-то отреагирует. Но единственным ответом был шум водопада и полное отсутствие выражения на лице второго Триумвира. — Понимаешь, — продолжала она, почти заикаясь от собственной неуверенности, — я больше не убеждена, что она на данной стадии является подходящим объектом.
— На данной стадии? — Саджаки спросил так тихо, что Вольевой почти пришлось читать у него по губам.
— Речь идет о том, что она входит в Оружейную сразу после Нагорного. Это слишком опасно, а я думаю, что Хоури для нас слишком ценна, чтобы так рисковать, — она остановилась, собираясь сказать самое трудное. — Наверное, стоит найти еще одного рекрута — не такого одаренного. На этом промежуточном объекте я сниму все оставшиеся шероховатости, прежде чем снова заняться Хоури как нашим главным кандидатом.
Саджаки поднял свою шакухачи и задумчиво поглядел вдоль нее. На конце бамбука был небольшой заусенец — возможно, след от удара по голове Хоури. Он потрогал его большим пальцем, пригладив к стволу.
Когда он заговорил, то голос его был так спокоен, что казался страшнее самого дикого гнева.
— Итак, ты предлагаешь искать нам нового рекрута?
Фраза прозвучала так, будто сказанное ею — самая абсурдная, самая идиотская чушь, которую ему когда-либо приходилось слышать.
— Только на промежуточный этап, — ответила Вольева, чувствуя, что торопится, что ненавидит себя за это, презирает себя за неожиданное заискивание перед этим человеком. — До тех пор, пока ситуация не стабилизируется. А затем мы снова используем Хоури.
Саджаки кивнул.
— Что ж, звучит разумно. Один Бог знает, почему мы не подумали об этом раньше. Разве что потому, что у нас было слишком много других причин для беспокойства, — он положил шакухачи, но не убрал от нее руку. — Этого не поправить. Значит, остается только найти нового рекрута. Это ведь не должно быть особо трудно? Хоури мы нашли, почти не напрягаясь, не так ли? Да, мы уже два месяца летим среди звезд, и наш следующий порт захода — приграничный поселок, известный только картографам, но я не вижу проблем с поиском нужного человека. Мне кажется что желающих придется отгонять целыми табунами, а ты как думаешь?
— Постарайся быть благоразумным, — сказала Вольева.
— В чем же я проявляю неблагоразумие, Триумвир?
Еще мгновение назад Вольева была напугана, теперь же она дико разозлилась.
— Ты сильно изменился, Ююджи-сан, — ответила она. — Не с тех ли пор, как…
— С каких именно пор?
— С тех самых, как вы с Капитаном были у Трюкачей. Что с вами там произошло, Ююджи? Что с твоей головой сделали инопланетяне?
Он странно посмотрел на нее. Посмотрел так, будто этот вопрос был очень важен, но он сам так и не догадался о том, чтобы задать его самому себе. Разумеется, это был всего лишь обманный ход. Саджаки с такой быстротой взмахнул шакухачи, что Вольева уловила лишь вихрь чего-то, окрашенного в цвет меда. Удар был сравнительно слаб — видимо, в последний момент Саджаки все же удержал руку, но врезавшаяся в ребра Вольевой бамбуковая палка бросила ее в траву лицом вниз. Сначала ее поразила не боль, даже не потрясение от удара Саджаки, а колючая, холодная влажность травы, щекотавшей ноздри.
Саджаки лениво обошел пень.
— Ты всегда задаешь слишком много вопросов, — сказал он, вытаскивая что-то из складок кимоно. Это что-то вполне могло быть шприцем.
Полуостров Некхебет, Ресургем, год 2566-йСилвест с замиранием сердца нашаривал в кармане флакон и был уверен, что не найдет.
И все же флакон оказался на месте. Маленькое чудо.
Внизу сановники и священнослужители входили в амарантянский город, медленно направляясь к центральному храму. Обрывки их разговоров достигали слуха Силвеста вполне отчетливо, хотя за то короткое время, пока они находились в зоне слышимости, он успевал понять лишь одну-другую пару слов. Сам он стоял в нескольких десятках метров над ними на балюстраде, выстроенной уже людьми. Она была вделана в черную стену, которая, подобно половинке яичной скорлупы, охватывала весь город.
Это был день его свадьбы.
Он многократно видел храм в компьютерных изображениях, но сам так давно здесь не был, что почти позабыл, насколько храм огромен. Это был странный, но всегдашний эффект работы с компьютерными моделями — как бы точны они ни были, исследователь никогда не мог отделаться от мысли, что это все же не реальность. Сейчас Силвест стоял под крышей храма и смотрел вверх, где в сотнях метров над головой сходились угловатые каменные арки, и не чувствовал ни головокружения, ни страха, что эта многовековой древности конструкция прямо сейчас рухнет ему на голову, а испытывал в это второе за свою жизнь посещение Погребенного Города унизительное чувство собственной незначительности. Яйцо, в котором покоился Город, было само по себе абсурдно колоссально, но оно по крайней мере являлось произведением вполне распознаваемой зрелой технологии, хотя Преобразователям этот факт заблагорассудилось игнорировать. Город же, заключенный в яйце, выглядел как продукт горячечного воображения фантаста пятнадцатого века. Особенно поражала крылатая фигура, стоявшая на шпиле. Чем дольше он смотрел, тем сильнее ему казалось, что все это существует ради одной цели: отпраздновать возвращение Отверженных.
