Владимир Подольский - Мы — люди!

— 641-й, взлёт разрешаю, время минус 45 секунд!

— Принято, взлёт разрешён! — тут же отвечает командир.

Челнок не самолёт, он не может стартовать раньше или позже оптимального времени, Спутник на орбите ждать не будет, любая задержка или преждевременный вылет чреваты излишним расходом рабочего тела и ресурса двигателей. Поэтому челнок не может, как самолёт стартовать раньше, или запоздать с вылетом.

Ревут двигатели, пролетают объявленные три четверти минуты, дисплей обнуляется, и звучит доклад пилота:

— Я 641-й, стартую по графику!

Одновременно с толчком и началом разгона отвечает диспетчер:

— Принято, чистого Космоса!

Космический корабль слегка потряхивает, ускорение вдавливает меня в ложемент. Это ещё не ускорение! Только немного больше, чем при взлёте обычного самолёта. Тряска прекращается. Горизонт в центре дисплея уходит вниз, а по краям наоборот, поднимается. Есть отрыв от полосы. Прямо по курсу серая пелена облаков. Ещё несколько секунд, челнок пробивает облачность, и появляется солнце. Сегодня оно для меня сядет очень быстро. Мы летим на восток. Скоро будем на орбите!

Впрочем, обычное дело для человека конца 21-го столетия. Рутина. И не играет торжественно и волнующе что-нибудь вроде «Так говорил Заратустра». Обычные люди: одни делают свою работу, другие летят по делам и на отдых. Думали ли наши предки лет сто тому назад, что всё будет так обыденно?

Облака быстро уходят вниз, небо темнеет, мне даже кажется, что я вижу звёзды. Но, нет, ещё рано. Бортовой комп докладывает:

— Идём по графику, отклонение в допустимых пределах. Переход на глюонную тягу через 170 секунд.

Дисплей показывает скорость около 800 метров в секунду. Всего одна десятая необходимой. Да, обычные самолётные двигатели на орбиту не вынесут, это азбука. Высота продолжает расти и на 15-и километрах включаются глюонники. Нос «Бумеранга» поднимается ещё выше, ускорение плавно возрастает до двух «G» и на высоте в 90 километров на изображении появляются помехи. Это нормально, работа глюонников создаёт на корпусе электрический заряд, который стекает в окружающую судно ионосферу.

Ускорение выбрано далеким от оптимального. Нас, курсантов, поднимали на 5-и «G» и никто не стонал. Но этот рейс пассажирский, а для обычных, нетренированных людей нормы лучше не превышать. Дисплеи уже зияют космической чернотой, солнце спешно закатилось за земной туманный горизонт. Двигатели смолкают, комп докладывает:

— На орбите, отклонение ноль.

Очень маленькое, значит. Наступает невесомость. То-то радости, наверно, в салоне! А может, некоторым и нехорошо стало. Особенно, если они забыли проглотить капсулу. Правда, есть люди, кому «Орбитон» почти не помогает. Но стюардесса докладывает по селектору, что пассажиры чувствуют себя нормально и предлагает нам кофе. Приятно, чёрт побери, когда о тебе заботятся, как о настоящем пилоте. Я беру из её рук пластиковую «соску» с горячим напитком. С лимоном, как я и попросил!

На дисплее видны звёзды. Правда, только самые яркие, камеры специально так настроены. Всё великолепие звёздного неба можно было бы оценить только через иллюминатор. Но на «Бумеранге» таковых не наблюдается. Безопасность пассажиров превыше всего!

Пилоты не сидят без дела: низкие орбиты очень плотно заселены. Иногда приходится выполнять манёвры расхождения. Правда, в автоматическом режиме, но за любым компом нужен глаз да глаз. Теперь мы догоняем свою цель, спутниковый комплекс «Орбита-5» — базу научно-исследовательских флотов ООН и России. Она не так велика, как знаменитая «Орбита-7», которую можно наблюдать даже днём в виде туманного пятнышка, если знать, куда смотреть. А ночью она сияет поярче Венеры.

Но и «пятёрка» тоже, солидное сооружение. Ещё двадцать минут, и станция появляется в центре дисплея сначала как звёзда, явно смещающаяся относительно остальных, затем в виде продолговатого цилиндра. Скоро становится ясно, что это обычный тор, на оси которого на причальных мачтах висят «припаркованные» суда. Мы со станцией в земной тени, но иллюминирована она здорово, как новогодняя ёлка.

Следует сеанс радиообмена с местным диспетчером, включаются носовые дюзы, а далее, процесс стыковки берёт на себя тандем двух компов: станционного и нашего. Ещё 15 минут и стыковка завершена. Открывается дверь в салон, и я вижу людскую сутолоку, сопровождаемую смехом, а порой и довольно крепкими выражениями — непривычные к невесомости пассажиры в относительном беспорядке покидают «Бумеранг». Хорошо ещё бывалая стюардесса освобождает их из кресел небольшими партиями.

Прощаюсь с пилотами, благодарю их за приятное путешествие. Парни охотно жмут руки, кивают и улыбаются, но видно, что они устали. Да их работа ещё и не закончена: предстоит заправка рабочим телом и проверка всех систем. А через четыре — пять часов обратно, на Землю. Хорошо, если подремать успеют.

Вылетаю в салон, там пусто, людской шум доносится уже из шлюза. Его перебивает объявление по трансляции:

— … выдача багажа в секторе номер три.

Ага, это сектор с половинной силой тяжести. Разумно, представляю себе процедуру получения багажа в невесомости! Пролетаю мимо стюардессы. Её зовут Лена, так написано на бейджике. Благодарно киваю. Кстати, вряд ли она старше меня:

— Спасибо, Лена! Кофе у вас отличный!

— Погодите, пилот! — притормаживает меня она, открывает какую-то нишу и достаёт оттуда чемодан:

— Ваш?

— Да, мой! Спасибо вам ещё раз!

Ухватываю свою поклажу, ещё раз кивнув и опять застеснявшись сообщить, что я ещё только курсант, улетучиваюсь в шлюз. Хорошая девушка! На Стёпку похожа. И ей ведь пришлось слазить в багажный отсек и разыскать там мою ручную кладь. И когда успела?

Я прибыл на «Ландау» за неделю до старта и с этого момента началась моя практика. Командир корабля, колоритный армянин, Сурен Оганисян вписал меня в судовую роль, активировал для меня личную штурманскую карточку, назначил вахты с учётом моей основной специализации, а что касается побочной, «жизнеобеспечения», то подчинил меня непосредственно главному механику — Геннадию Климову. Тот, худощавый, жилистый дядечка, лет сорока пяти, въедливый и основательный, запряг меня по полной программе: под его непосредственным руководством я облазил все трюмы и межкорпусные пространства, где в основном и были расположены курируемые им установки. А теперь, на период полёта, и мной. Других помощников у меня не было: большинство членов экипажа ещё не вернулись из отпусков.

Впрочем, на климатизаторах и вентиляции с канализацией мы не зацикливались, Геннадий Михайлович почему-то считал своей обязанностью объяснять мне функции всех приборов и аппаратуры, встреченных нами в наших с ним походах. И объяснял так доходчиво и с таким знанием дела, что у меня в те моменты даже язык не поворачивался, слегка намекнуть Главмеху о желательности сосредоточится на более близких к моей специализации вопросах. Однако он догадался и сам. Как-то, примерно на пятые сутки, когда мы с ним отмыливались в душе после десятичасовой возни с внезапно зафонтанировавшим коллектором биологических отходов, он, глянув на мою унылую физиономию, заметил: