— Давно Бетро знаешь? — спросил Ипро, когда машина с басовитым урчанием двинулась к окраине города.
— Нет. Была тут… четыре года назад, тогда познакомились, — перевела привычные стандарты в чуть более длинные местные меры. — Бетро хороший, мне в тех краях понравилось.
— Да, у них славно, это ты правильно решила. Вот я ему, значит, и тебя привезу, он гостей любит.
— А что ты вообще везёшь?
— Образцы, — не стал скрывать харр. — Устройства разные — землю обрабатывать, урожай собирать, ткани делать. У них там проверим, понравится — будем использовать.
Всё же у них потрясающая организованность для столь разобщённых существ. Но я прекрасно знала, что поднимать эту тему бесполезно, поэтому заговорила о другом.
— Нужное дело. А расскажи, что интересного за последние четыре года было?
— Это можно!
Харры вообще любят поговорить, поэтому если ты умеешь слушать, то симпатия аборигенов обеспечена. Очень любят, например, обсуждать общих знакомых, у них это не считается дурным тоном. Отчасти, наверное, потому, что они не склонны к лицемерию и притворству в вопросах личных отношений и всегда озвучивают о ком-то одно мнение — что в лицо, что за глаза.
Охотно говорят и обо всяких местечковых новостях, о видах на урожай и даже новой технике, вообще очень открытые. Только некоторые вопросы вызывают странную реакцию. Например, если расспрашивать об их организованности или средствах связи, они только недоуменно пожимают плечами и то ли правда не понимают сути вопроса, то ли помалкивают. И это закономерно будит в исследователях подозрения.
Самая популярная и вполне жизнеспособная теория сводится к тому, что харры составляют этакий коллективный разум. Предполагают даже, что связь у обитателей Индры построена по сотовому принципу, с передачей информации соседям с помощью радиоимпульсов. Но если это и так, подловить их на этом до сих пор не удалось, слишком уж много на этой планете электричества. Устроенных по такому принципу гуманоидов человечество пока не встречало, но что только ни найдёшь на просторах Вселенной!
Косвенно подтверждает эту теорию и поразительно взвешенное отношение хвостатых к прогрессу. Всё, что может предложить человечество, харры единодушно принимают с интересом и оценивают, насколько это будет им полезно. Но их осторожности и перестраховке в подобных вопросах стоило бы поучиться людям, которые со своим багажом знаний и опытом порой хватаются за всё новое с детской бесцеремонностью.
А сами харры только озадаченно пожимают плечами, не отвечая на вопросы. И категорически возражают против исследований, чем связывают научным работникам руки: галактические законы в этом вопросе неумолимы и требуют не просто согласия разумного вида на его изучение, но согласия информированного. Так что официальной науке остаётся только строить предположения и исследовать косвенными методами. А частных, нелегальных исследователей Индра с его обитателями пока не заинтересовал.
Впрочем, единым мнением в научных кругах даже не пахнет, как это всегда и бывает. Наличие коллективного разума, например, совсем не объясняет разобщённости харров и их очень трепетного отношения к личному пространству и ближайшему окружению. Да и характеры у них слишком индивидуальные, совсем человеческие, так что коллективный разум явно соседствует с личным, и тогда получается совсем уж странное сообщество.
Профессор Говоров, мой руководитель, только посмеивался, слушая подобные рассуждения. Он считал, что мы ищем загадку там, где её нет, и не замечаем самого главного: что общество харров изначально развивалось более правильно, чем человеческое. Что нравственный прогресс на Индре по непонятным причинам опередил технический. Даже склонность хвостатых решать споры врукопашную профессор считал гораздо благородней и выше, чем наши «цивилизованные методы»
Говоров полагал, что стоит искать ответ именно на этот вопрос — почему так, в чём именно разница пути двух цивилизаций? — и пытаться понять, как человечеству научиться у харров нравственности, а не маниакально систематизировать и классифицировать всё вокруг.
Он был убеждённым романтиком и совершенно удивительным человеком.
Я до сих пор не могла привыкнуть, что его больше нет. Вроде бы смирилась, вроде бы переболела — пять лет прошло, достаточный срок, да и помощь мне оказали квалифицированную. Но по-прежнему порой, забывшись, задумывалась, что надо бы посоветоваться с Говоровым.
Если бы он был жив, со своими странными снами я бы в первую очередь пошла к нему. Я люблю родителей, очень люблю, но… с папой можно советоваться в практических вопросах, с мамой — в вопросах чувств и отношений. А здесь, считай, голая наука, и всё, что они могли предложить, я сделала и сама. Кто же виноват, что психотерапия не дала результатов?
И думая об этом, я не сомневалась, что эту поездку профессор бы одобрил. Может, даже сам предложил бы ещё до того, как все прочие средства оказались испробованы, это вполне укладывалось в его характер. Может, именно думая о нём, я и решилась в конце концов на этот нелепый шаг?
Казалось бы, практичный человек, учёный до мозга костей, Владислав Александрович порой проявлял неожиданные грани характера, показывая себя то мистиком, то философом-агностиком. Правда, обосновывал всё это вполне научно: полагал, что во Вселенной слишком много того, что нам ещё предстоит понять, поэтому не стоит столь уж категорично отвергать существование сил, которые мы пока не способны даже толком воспринять.
А я пусть всерьёз не верила, что эта поездка что-то прояснит, но… где-то в глубине души по-прежнему жила наивная, детская вера в чудо. Которую так старался сохранить в своих учениках профессор Говоров.
ГЛАВА 2. Проводник
Машина на больших мягких колёсах катилась плавно, так что за время пути я успела не только выслушать последние новости и рассказать в ответ про свои татуировки и сложную историю нательной живописи на Земле, но и неплохо подремать. Так что, когда мы ближе к полудню доползли до нужного места, я была бодра и полна энергии.
Будучи весьма эмоциональными и зачастую порывистыми, в том, что касается хозяйства и быта, харры обычно исключительно рациональны. Они любят красоту, но, например, никому не придёт в голову мучиться с доставкой какой-нибудь особенно редкой породы дерева или красивого камня для отделки, когда это не обосновано практическими нуждами. Они просто не понимают, зачем тратить на такую ерунду столько сил.
Здесь, на плоской как стол равнине, большей частью заросшей густым лесом, в пойме большой капризной реки, строятся, конечно, исключительно из дерева. Обрабатывают брёвна каким-то сложным составом, и те не гниют в местном сыром климате. Спасаясь от сырости, предпочитают строить дома на сваях — крепкие, капитальные, к которым не ленятся подводить водопровод и устраивать канализацию. Несмотря на тёплый климат и отсутствие необходимости в монументальных постройках, харры всё равно очень основательны, строят минимум на десятилетия. Так что лёгких травяных хижин, как у диких племён в истории Земли, у них нет, разве что охотничьи шалаши-времянки, но это ведь не жильё, так, укрытие.
Дома они охотно украшают внутри и снаружи резьбой по дереву, хитро сплетёнными из разноцветных стеблей травы узорчатыми ковриками и прочей мелочёвкой подобного же толка.
Красиво? Харры считают, что да. Отличается, скажем, от строгой отделки мрамором, пышной позолоты или каких-нибудь ультраиндустриальных интерьеров Земли? Безусловно. Расстраивает ли это кого-то? Нет. Если спросить, не хочется ли им разнообразия, чего-то особенного и другого, всё разобьётся о логичный вопрос хвостатых «зачем?» И так ведь хорошо, и не так уж одинаково — каждый узор индивидуален. Зачем утруждаться из-за ерунды?
Честно говоря, эта точка зрения аборигенов всегда была мне близка, да и дома здешние нравятся, как нравятся их хозяева. Не хватает только всяческих удобных мелочей, которые харры считают излишествами. Они, например, почти не пользуются в быту электричеством, не видят смысла. Греться или охлаждать воздух не надо, им комфортно, готовить предпочитают на открытом огне, в искусственном освещении с кошачьим зрением тоже особой нужды нет.
