— Головомойку! Им следует поосторожнее обходиться со своим штатом, не то самим придется туго. Жоана, кому-нибудь надо махнуть наверх. Я обеспечу быструю доставку, а ты сообщи Гаскойну, что помощь скоро придет. Кому же отправиться туда?
— У меня нет предложений, — сказала Жоана. — Спросим-ка вычислительную машину.
Я сейчас же это проделал.
«Ультимак» ответил: Гаррис.
— Счастливого пути, Питер, — спокойно — слишком спокойно! — проговорила Жоана.
— М-да, — произнес я. — Доброй ночи!
Я уже не помню, чего именно я ожидал, когда моя связная ракета приблизилась к космическому кораблю № 1. Я решил, что не могу брать с собой целый отряд. Если психоз Гаскойна действительно зашел далеко, полковник не допустит высадки нескольких человек. А одного человека он может впустить. Все же я не сомневался, что сначала он поспорит.
Ничего подобного не случилось. Он не окликнул ракету и не ответил на наши приветственные сигналы. Контакт со станцией был осуществлен с помощью радиолокационных автоматов, и высадиться на борт оказалось легче и быстрее, чем войти в кинозал.
В рубке управления было темно, и сначала я не разглядел Гаскойна. Там, где находились иллюминаторы, все было залито ярким солнечным светом, но остальное пространство почти полностью тонуло во тьме, только поблескивали линзы приборов.
Тихий звук, напоминавший хихиканье, помог мне сориентироваться — вот он, Гаскойн! Он стоял спиной ко мне, сгорбившись над бомбардировочным пультом. В одной руке он держал небольшой инструмент, похожий на щипцы для пробивки билетов. Губки инструмента непрерывно выкусывали кружки в натянутой ленте, перебегавшей между двумя катушками. Получался тот щелкающий звук, который я услышал. В инструменте я без труда узнал ручной перфоратор.
Но почему Гаскойн не слышал, как я входил?
— Оставьте это, мистер! — свирепо произнес Гаскойн. — Лента будет работать.
— Какой у вас объект?
— Вашингтон, — сказал Гаскойн и провел рукой по лицу. По-видимому, он забыл о воображаемых очках.
— Кажется, вы сами там живете?
— Совершенно верно, — подтвердил Гаскойн. — Чертовски верно, мистер. Чудесно, а?
Это было и впрямь чудесно. Дурни из Штаба воздушных сил в Пентагоне будут иметь в своем распоряжении десять миллисекунд, чтобы пожалеть, что не послали со мной кого-нибудь сменить Гаскойна. «Сменить — кем? Мы не можем послать второго заместителя раньше чем через неделю: человеку нужна добавочная тренировка. А первый заместитель лежит в госпитале с тяжелой травмой. Кроме того, Гаскойн — лучший человек для данной работы. Его надо выловить хоть черпаком».
Да. Психологическим центробежным насосом, конечно. А тем временем лента будет бежать и бежать.
— Хватит вам вытирать лицо! Лучше выключите увлажнение воздуха, — сказал я. — А то у вас опять запотели очки.
Медленно, держась преувеличенно прямо, как морской конек, он прошел по кабине и остановился перед иллюминатором. Я сомневался, удастся ли ему увидеть в стекле свое отражение, но, может быть, он по-настоящему и не хотел его видеть.
— Они и вправду запотели, спасибо.
И он снял «очки» и опять старательно протер воздух.
Но уж если Гаскойн полагал, что он носит очки, то что же он увидит без них? Я скользнул к программатору и отключил движение ленты. Теперь я был между катушками и Гаскойном, но не мог же я удерживать эту позицию вечно.
— Поговорим минутку, полковник — сказал я. — Право, в этом не будет ничего худого.
Гаскойн улыбнулся, лицо его светилось детской хитростью.
— Поговорим только тогда, когда вы снова пустите ленту, отозвался он. — Прежде чем снять очки, я наблюдал за вами в зеркало.
Вранье! Пока он смотрел в иллюминатор, я не шелохнулся. Когда же он «протирал очки», его «бедные, слабые слезящиеся глаза» видели каждое мое движение. Я пожал плечами и отошел от программатора.
— Пустите ленту сами. Мне неохота брать на себя ответственность, — сказал я.
— Приказ есть приказ, — деревянным голосом произнес Гаскойн. Он снова пустил ленту. — Ответственность несут они. О чем же вы хотели поговорить со мной?
— Полковник Гаскойн, случалось ли вам кого-нибудь убить?
Он, видимо, был удивлен.
— Да, однажды было дело, — охотно ответил он. — Я врезался самолетом в дом. Убил всю семью. А сам остался невредим, отделался ожогом ноги. Через несколько недель она зажила. Но пришлось перейти из летчиков в бомбометатели. Для работы пилота нога все-таки не вполне годилась.
— Печально!
Он захихикал — внезапно, судорожно.
— А теперь посмотрите на меня, — сказал он. — Я скоро перебью всю свою семью. А также миллионы других людей. Может быть, всех на свете.
Как нужно было понимать это «скоро»?
— Что вы имеете против всех этих людей?
— Против кого? Против людей? Ничего. Прямо-таки ни черта. Посмотрите на меня: я здесь король на горе. Мне не на что жаловаться. — Он умолк и облизал губы. — В мои детские годы все было по-другому. Тогда так не скучали. В те годы вы могли взять настоящую газету, развернуть ее и выбрать, что вам хочется прочесть. Иное дело теперь, когда новости приходят к вам разжеванные, на куске бумаги или по радио. Вот в чем беда, если хотите знать!
— Какая беда? С чем беда?
— С новостями. Вот почему теперь они всегда плохие. Тут много причин: молоко подают пастеризованным, хлеб — нарезанным на ломтики, автомобили сами собой управляют, радиолы издают такие звуки, каких не может издавать ни один музыкальный инструмент. Слишком много лишней возни. Слишком много людей суют нос куда не следует. Вам когда-нибудь случалось топить печь для обжига?
— Мне? — с недоумением спросил я.
— Нет? Так я и думал. В наши дни никто не производит гончарных изделий. По крайней мере вручную. А если б стали производить, кто бы их покупал? Люди давно отвыкли от подобных вещей.
Лента продолжала двигаться. Откуда-то снизу послышалось тяжелое громыхание — то ли что-то тяжелое перекатилось по рельсам, то ли открылся грузовой люк.
— Так вы теперь собираетесь сделать что-то с земным шаром? — медленно произнес я.
— Я ни при чем. Таков приказ.
— Это ваши собственные измышления, полковник Гаскойн. На катушках ничего нет.
Что я мог еще сделать? У меня не было времени, чтобы протащить его по всем фазам психоанализа и подвести к пониманию самого себя. Кроме того, у меня нет диплома для медицинской практики даже на Земле.
— Я не хотел вам это говорить, но приходится.
— Что говорить? — подозрительно спросил Гаскойн. — Что я сошел с ума? Так, что ли?
