– Ты специально всё подстроил!
– Это подло!
Инспектор переждал новый шквал обвинений.
– Фильм – второстепенный фактор, – продолжил Фома. – Главный – конфликтная ситуация между тестируемыми. Соперничество из-за объекта влюбленности. Я намеренно провоцировал вас на применение ментальных способностей по отношению ко мне, друг к другу и к окружающим. И отслеживал реакции. Не только явные проявления, но и намерения, сомнения, силу сдерживающих факторов, мотивацию…
– Вы копались у нас в головах?!
– Это моя работа.
От казенной фразы к горлу Регины подкатила волна ледяного бешенства. Губы девушки побелели, зрачки сузились. Но она еще держала себя в руках.
– Мы не снимали блоков! Мы бы почувствовали попытку взлома!
– У службы Т-безопасности – свои методы. Я не имею права разглашать профессиональные секреты..
– Так может, ты и влюбил нас… Насильно?
– Вы переоцениваете мои способности. Такое не сделаешь без необратимых травм психики. Но есть другие способы. Феромоны. Частотные и интонационные модуляции голоса. Пластика движений, особые лингво-кодоны… Замечу, что годы совместного проживания очень сблизили вас. Вариации индивидуальных воздействий на особь-объект свелись к минимуму.
«Особь-объект»?!
Это стало последней каплей.
Не сговариваясь, не шевельнув и пальцем, не двинувшись с места, девушки ринулись на Фому. Ярость вела их, и смертельная обида, и что-то еще, чему не было названия на языках Ойкумены. Вдвоем, плечом к плечу, как Синий и Красный рыцари шли на штурм укреплений герцога Оливейры – Линда в птичьем броске над барьерами, воздвигнутыми Фомой, Регина в кошачьем прыжкеРегина в прыжке под барьерами под барьерами…
Их схватили за шкирку, словно царапучих котят. Целясь в четверохолмие среднего мозга, Регина не дотянулась даже до рефлексов настораживания – провалившись в пустоту, девушка с ужасом почувствовала, что ее собственный вестибулярный аппарат объявил о саботаже. Рядом, красная, как рак, пыхтела Линда. Ударив Фому в подбугровую область, эмпатка получила сдачи в тройном размере – частота сердечных сокращений подскочила до критической, центр теплорегуляции занервничал, чуя неладное.
– Браво, инспектор, – сказал Фердинанд Гюйс, приобнимая девушек за плечи. Таким образом он уберег их от падения. – Мастерски сработано. Не хотел бы я встретиться с вами на темной дорожке.
Фома поклонился, благодаря за комплимент.
– Вы мне льстите, господин Гюйс. Уверен, вы справились бы не хуже меня.
– Вряд ли.
– Не кокетничайте. Школа на Сякко стоит любой другой.
– Вы отлично знаете, что я не закончил эту школу. Да и был, честно говоря, скверным учеником. Вот уж в этом, клянусь, нет ни грамма кокетства.
– Зря вы отказались от предложения нашей службы, господин Гюйс. Из вас вышел бы чудесный инспектор. Внешность, обаяние, умение заводить знакомства…
– Это правда, инспектор. Но у меня есть существенный недостаток. Именно он помешал мне получить диплом на Сякко.
– Недостаток?
– Да. Моя склонность к насилию меньше критической.
– Это серьезно, – Фома с минуту размышлял. Глаза его потемнели. Казалось, он ставит себя на место Гюйса и прикидывает, как поступил бы в его случае. – Тогда вы правильно сделали, что отказались.
Регина наконец справилась с головокружением.
– Мы провалились, да? – спросила она.
– В каком смысле? – сухо осведомился Фома.
– Ну, соцадаптация… Провалились?
– Почему?
– Мы же напали… – слова давались с трудом. – На тебя…
Фома улыбнулся – впервые за всё это время.
– Напротив, – сказал инспектор. – Я так и запишу в ваших личных карточках: реакция естественная, в пределах нормы. Вот если бы вы не бросились на меня, как две бешеные кошки… Тест я бы вам всё равно засчитал. Но сделал бы пометку: скрытны и злопамятны не по годам. Признать свое поражение до схватки – талант, не свойственный юности. Сдаться, не боясь потерять лицо… Это ли юность?
Последние слова он произнес с характерными интонациями герцога Оливейры. «Подслушивал?» – хотела выкрикнуть Регина, чувствуя, как обида вновь подступает к горлу. И промолчала. Фома долго смотрел на нее, видимо, чего-то ожидая, а потом кивнул, словно дождался правильного ответа.
– Молодец, – сказал инспектор. – Далеко пойдешь.
КОНТРАПУНКТРЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА(из дневников)
Я так и не простила Фому.
Говорят, время лечит. Говорят, с годами боль притупляется, а обида проходит. Моя не прошла. Я не прощаю Фому. Я очень благодарна Фоме. Спросите, как это уживается одно с другим? Вот так и уживается.
Когда служба Т-безопасности, не удовлетворясь обычным внештатным сотрудничеством, предложила мне перейти в штат – уникальный оклад, перспектива особой карьеры, льготы – я отказалась. Боялась встретиться с Фомой, как с коллегой? Не знаю. Вряд ли. Мы ведь встретились спустя четырнадцать лет, при обстоятельствах, о которых мне не хочется вспоминать, и страха не было. Неужели я сочла для себя позором статус инспектора? Не хотела тестировать юных телепатов, прячась за маску? Нет, нет и снова нет. Фома поступил верно. То, что он сделал с двумя влюбленными девчонками, называлось просто – насилие.
Он изнасиловал меня, не прикасаясь и пальцем.
Теперь, когда мне страстно хочется забраться кому-нибудь в душу – в сознание! в память… – без спросу, я вспоминаю Фому Рюйсдала, белого рыцаря. Это отрезвляет лучше холодного душа. Я вспоминаю Фому, и череп бабуина, в котором плещется зеленоватое желе; я вспоминаю горящий поселок, тени в дыму, штурмовик на орбите, капитана, желающего, чтобы пустыня сделалась стеклянной… Я не идеальна. Я нарушала обещания, переходила границы, и принципы мои выбрасывали белый флаг. Случалось, я поступала не по закону и не по совести. Но речь о другом. Если я прощу инспектора Рюйсдала, я рискую однажды простить самой себе больше, чем следует.
И значит, Фома останется непрощенным.
Рыбки, подумала Анна-Мария.
Она неспеша прошлась по кабинету. Зачем-то коснулась столешницы из бархатистого на ощупь ауропласта – словно хотела удостовериться: не голограмма ли? На панели управления тлели желтые огоньки индикаторов: режим ожидания. Из аквариума на герцогиню пялился малахитовый вуаленосец. Прижавшись к стеклу, он старательно шевелил губами – словно пытался что-то сказать хозяйке кабинета.
Аквариум Анна-Мария все-таки оставила: успела привыкнуть. Только обитателей сменила: рыб-стилетов – на вуаленосцев; расфуфыренных павлинцов с глупыми мордами – на степенных менторов в лиловых «мантиях»; оранжево-белых паяцев – на перламутровых глиссиний; семихвостов и бахромчатых сомиков оставила.
