Ознакомительная версия.
– Кто такой? Чего тут у нас шляешься?
Ему преградили дорогу, тропа у Козьего Выгона узкая. Трое. Одного, сына менялы, избранный знал. Имя – Осмеятель – как нельзя лучше подходило ему, тощему и вертлявому. Двух других, здоровенных, в хорошей одежде, сын плотника видел впервые, поэтому удивился – откуда злоба?
– Ты чей такой? – Здоровяк придвинулся.
Отступать некуда было избранному, позади обрыв.
– Назарянин, – презрительно выцедил второй здоровяк. – Сын собаки.
– Сын отца, как и ты, – возразил избранный. – Пусти.
За спинами верзил захохотал парнишка по имени Осмеятель: «Слышишь, Варавва, он зовёт тебя братом!»
– Шакал ему брат, – ответил здоровяк по имени Сынотца и толкнул избранного в плечо.
* * *
Чистильщик никак не мог взять в толк, что случилось? Понятно, что избранный, как всегда в минуты опасности, обратился к инфовойду за информацией, тот подсказал: все люди братья. Но вместо этого объединительного утверждения сын плотника иное дрожащим голосом выговорил: «Все мы сыновья одного отца».
* * *
– Все мы сыновья одного отца, – сказал сын плотника.
– Нет, вы слышали? – хохотал за спинами здоровяков Ицхак. – Этот ублюдок думает, что мы, как и он, не знаем своих отцов.
* * *
Нет, не получалось у Чистильщика разобраться в смысле происшествия. Возможно, если бы инфовойд призвал избранного к смирению, тот справился бы с ситуацией, но пузырь упорно подсказывал твёрдо стоять за убеждения.
* * *
Сын плотника протолкался к насмешнику и подстрекателю, схватил его с криком: «Отец – бог!» – но отстоять убеждения ему не дали, оторвали от Ицхака и стали молча бить. Избив, бросили.
* * *
Сколько Чистильщик ни пропускал через себя поток информации, так и не смог понять: за что? Остались от эпизода боль и обидное чувство беспомощности. Один из крепких парней (звали его Утешитель) братьев, сынов маслоторговца, – пнув ногой напоследок, сказал:
– Помни, вшивый назарянин, ты сын шакала, а не сын бога. И все вы, назаряне, шакалы перед нами, живущими в Гамле. Ублюдки, римские прихвостни. Ещё раз сюда явишься, забьём, как бабу, камнями.
Забить бабу камнями – такая игра. Складывается из чурбаков пирамида – баба; защитник с длинною палкою отгоняет от неё нападающих и отбивает камни, которыми те в бабу попасть пытаются. Кто сбил бабу – сам становится защитником и получает право лупить палкой нападающих. «Шутил он, что ли?» – спрашивал себя Чистильщик, понимая: на шутку предупреждение не похоже. Жители Гамлы били сына плотника всерьёз за то лишь, что тот прибыл из Цветущего города. Позже, когда представитель Космогона увидел глазами носителя, как побивают на рыночной площади камнями женщину, убедился – не шутил сын маслоторговца, когда из обычной для местных торговцев маслом ненависти к назарянам-перекупщикам обещал забить избранного камнями.
«Хочу быть как все, – говорил инфовойду избранный, выбираясь из тупичка, что у Козьего Выгона. – Избранным не хочу… Отец мой!»
Непонятно, кого призывал – Космогона или отца своего, плотника по имени Богприумножит. С тех самых пор Чистильщик и стал замечать в осёдланном носителе болезненную раздвоенность.
Как ни пытался сын плотника, не смог стать своим в Гамле. Назарянином его обзывали, собачьим сыном и ублюдком. Учителя своего он спрашивал:
– Почему так, равви? Ведь не делали мы с отцом никому плохого в этом городе! Почему злы на нас люди?
– Кто ждёт воздаяния за добро, горько раскается, – учил равви по имени Растущеедерево, сын почтенного старца Благословенбог. – Люди не бывают ни злыми, ни добрыми. Умными или глупыми бывают. Ты вот глуп, когда думаешь, что на тебя могут злиться люди. Кто ты им?
Был полдень, тень от задней стены Соборного Дома делила надвое узкую улочку. Солнце пекло макушку сыну плотника, у ног его съёжилась тень. На учителя он смотрел сверху вниз, а тот сидел в тени, на каменных щербатых ступенях, щурился. Казалось – смеётся. «И он тоже», – горько подумал избранный и спросил себя: «Кто я им?» Ответ пришёл, но его не стал слушать сын плотника, вместо этого спросил учителя:
– Я глуп. А ты?
– Я глуп, потому что учу тебя, – хихикнул бен Барухия. – Я умён, потому что учусь у тебя. Глупость – болезнь. Умный, если знает, что болен, ищет средство для излечения.
Бен Барухия слыл лекарем; поговаривали, что искусству этому выучился он у неверных где-то на юге. Избранный совсем было собрался спросить у равви, каким средством тот пользует себя от глупости, но беседу прервали неподобающим образом. Женщина – сын плотника не узнал её, – бросилась к Барухии с воплями: «Равви!.. Помоги!.. Ради бога!..» – и, плюясь от волнения, забормотала быстро-быстро, как одержимая. Трудно было понять, какой помощи просила, но равви понял.
– Пойдём, Мория, – сказал. – Посмотрим на твоего бесноватого.
«Жена торговца маслом, Мория. Учитбог. Интересно», – подумал сын плотника. Что-то подсказало ему: «Ты нужен там». И он двинулся следом за Иланом бен Барухией.
– Хочешь посмотреть? – не обернувшись, спросил тот. – Кажется, ты усвоил урок.
– Скоре… Пойдё… – подгоняла женщина, таща за собою того, от которого ждала помощи.
Избранный уловил её настроение – она ненавидела и боялась лекаря, называла его про себя жадной сволочью и считала в уме, хватит ли денег.
Идти пришлось через весь город, женщина привела их в дом возле Козьего Выгона.
– Где? Показывай, – распорядился лекарь.
Мория указала трясущейся рукою на плетёную дверь пристройки, заложенную жердью наискось, но и без того уже понятно было, где бесноватый. Он ревел как баран. Дверь сотрясалась от ударов. Барухия отвалил жердь в сторону, но открыть не успел. На него с рёвом кто-то кинулся, сшиб с ног, споткнулся, пал, растянувшись во весь рост…
– Менахем! – простонала, заламывая руки, женщина.
«Утешитель», – подумал сын плотника, в бесноватом распознав одного из братьев-обидчиков. После памятной встречи в тупичке у Козьего Выгона минуло три года, Менахем заматерел, стал больше похож на кабана, особенно когда бросился, пуча глаза, на глухую стену дворика и ударился в неё головой, а после и всем телом, будто сослепу.
– Ай! Равви! – визгнула женщина.
Бен Барухия поднялся, отряхиваясь. Бесноватый лежал недвижно.
– Убился он?! А?!
– Помолчи, женщина, – морщась, буркнул лекарь. – Иешуа, помоги-ка…
Избранный не слушал их, что-то странное случилось со зрением. Менахем, лежа навзничь, не мог отбрасывать тени, и всё-таки тень была, и предлинная. Больной не двигался, тень его шевелилась, как живая. Избранный подошёл ближе.
Ознакомительная версия.
