— Только отчеты для Бюро и курсовые по математике, — вздохнул он.
— Я допишу, — сказала Лиз. — У меня три книги по психологии. Может быть, это будет не так остроумно, но дотошно точно.
— Хорошо, — кивнул я.
Днем поднялись небольшие волны, но к вечеру снова улеглись, и мы купались на закате, раздвигая руками алую воду.
Потом был ужин у нас дома, и Лиз поставила в центр стола свечу.
— Поминальная? — попытался пошутить я.
— Ты еще жив, — сказала Лиз. — Не шути так.
Она запекла осетра в сметане с какими-то пряностями, но я почти не чувствовал вкуса и все равно почти ничего не съел. Было сладкое белое вино, но я почти ничего не выпил.
— Это второй в моей жизни последний ужин, — сказал я. — Но с вами гораздо лучше, чем в тюрьме Кириополя. Вы замечательные. Жалею только, что умру не у вас на руках.
Сразу после полуночи мы прошли через портал. Все вместе. Эли попытался было попросить Лиз и Марго остаться, но они проигнорировали, словно он был бессловесным камнем.
Я преодолел Сад на ура. Эли в какой-то момент, по-моему, стало нехорошо, но он не подал виду, и мы не задержались ни на минуту. С девчонками тоже все было в порядке.
Корабль с эмблемой РАТ я увидел из окна космопорта.
— Не нашли деглюон? — спросил я Эли.
Он покачал головой.
— Нет.
— Дальше я пойду один, — сказал я. — Я умоляю вас остаться! Я жду от них любых гадостей. Я не хочу потерять вас!
Мы обнялись все втроем, и они послушались, оставшись за стеклянными дверями космопорта.
С корабля РАТ меня увидели издалека и заранее открыли дверь. Я не особенно верил в садизм Ги и ждал выстрела.
Поднял глаза к полному звезд небу.
— Прости, что вспоминаю о тебе только в такие моменты, — сказал я звездам. — Да, паршивец, я знаю.
Попытался вспомнить «Pater noster», и с удивлением понял, что помню.
Выстрела не последовало. Я поднялся на борт на своих ногах, и только тогда меня накрыла тьма.
Я очнулся на жесткой кровати и обнаружил, что одной рукой прикован наручниками к спинке. Белья мне не дали: на кровати имелся только тонкий ветхий матрац и коричневого оттенка подушка без наволочки. Интересно, на какой помойке их нашли.
Из одежды мне оставили одни трусы. То ли из мистического страха перед модой РЦС, то ли, чтобы меня унизить. Было холодно. Точнее очень холодно.
Обстановка указывала на военный катер. Обычная каюта пилота: кровать, тумбочка, шкаф, дверь, очевидно, в туалет, слева — входная дверь, справа — иллюминатор. За иллюминатором — тьма с редкими звездами.
Очень похоже на мою каюту на лайнере РЦС, на котором я летел с Дервиша, только там было повеселее. Пассажир деньги платит, его над холить и лелеять, и он не обязан быть аскетом.
Я не мог подойти к иллюминатору, чтобы оценить рисунок созвездий. Но здесь и гадать нечего — на Тессу летим. Старый друг Ги решил убить меня медленно и собственноручно. А это означало, что у РЦС в запасе еще неделя. Хорошо! Просто классно. Плохо, что я не могу сообщить им об этом.
Кольца естественно не было. Никаких признаков моей сумки я тоже не обнаружил. Зачем только собирал?
Сейчас основная проблема заключалась в том, что я дико хотел в туалет, а до двери туда не пускал наручник.
Я с трудом дотянулся до входной и постучал. Никакой реакции. Постучал громче. Через пару минут она приоткрылась сантиметров на десять.
— Можно мне в туалет? — спросил я.
За дверью послышался смешок, и она закрылась опять.
Я слез с кровати и попытался потянуть ее за собой. Ну, прикручена к полу, конечно, — стандарт для подобных помещений. До двери в туалет было еще сантиметров двадцать, как не тянись.
Это все входит в программу, естественно. Ги не столь романтичен, чтобы заботиться о том, чтобы не унизить врага. Я протерпел еще полчаса, плюнул и нассал на пол у туалетной двери.
Мысленно похвалил себя за то, что почти не ел накануне. Но проблемы это не решало. Организм требовал очищения. Я с трудом смог отодрать часть обшивки матраса и насрал в нее. Вытерся, завернул и отбросил в дальний угол. Ну, пусть убирают за мной! В конце концов их проблемы!
С моим первым пленом в РАТ с рябчиками и вином это не шло ни в какое сравнение. Это ни шло ни в какое сравнение и с кириопольской тюрьмой, где условия были все-таки человеческими, ни, тем более, со ссылкой и Реабилитационным Центром на Сосновом. Больше всего напоминая средневековую вонючую яму. От гения Ги Дюваля я все-таки ожидал большей инновационности.
Хотелось пить. Я достучался до тюремщика.
— Будьте так любезны, принесите стакан воды.
Ответом мне был такой же смешок и звук закрываемой двери.
В таком холоде человек может выдержать без воды дней десять. Интересно, Ги решил совсем не тратиться?.. О еде даже речь не идет. Ну, здесь рекорд несколько месяцев, долететь точно успею.
Я сидел на своем жестком матрасе и вспоминал жизнь в РЦС. Господь подарил мне два месяца счастья, не очень праведных и совсем незаслуженных. Вот мы ходим на озеро, гуляем по Габриэле, обедаем дома и в ресторанах, вечером собираемся вместе в столовой, говорим обо всем на свете, иногда спорим, иногда шутим, смеемся, рассказываем истории. Потом наступает ночь, и все остальное…
А днем я валяюсь в своем гамаке и пишу книгу, и яблоки с глухим стуком падают в траву, и пахнет розами Лиз, а вечером вспыхивают фонарики Марго.
Человек умеет летать. Он может покинуть любые четыре стены и улететь за сотни световых лет без всяких фотонных двигателей. И я заставил себя летать по садам, лесам и лабиринтам моего прошлого.
Я даже смог заснуть, несмотря на жажду и запах мочи, точнее задремать. Не знаю, сколько я проспал, все равно, когда я проснулся ровно ничего не изменилось.
Никаких признаков воды, еды — тем более. Только засыхающую вонючую лужу у туалетной двери пришлось дополнить новой порцией мочи. Откуда что берется?
Пить хотелось все больше. Язык уже двигался во рту как наждак, губы пересохли, голова кружилась, меня подташнивало, и холодели руки. Судя по симптомам, прошло двое-трое суток. Впрочем, по чем я знаю. У всех индивидуальная реакция.
Я отложил коричневую подушку, положил голову на руки и попытался заснуть. И сразу провалился куда-то. Нет, не в сон. Какое-то болезненное полузабытье. И мне снились оазисы Дервиша и озеро Габриэлы, так что я слабо понимал, где одно и где другое.
Когда я проснулся, у самой двери стояла пластиковая литровая бутылка с водой. Но до нее надо было еще дотянуться. Я слез с кровати, у меня закружилась голова, я чуть не упал, но наручник удержал меня. Рукой я дотянуться не смог. Не хватало-то десятка сантиметров. Дотянулся ногой. Но бутылка упала и закатилась под кровать. Там она была совсем недоступна.
Я представил себе, как мои тюремщики наблюдают за моими попытками и покатываются со смеху. Наверняка здесь камера есть. И что? Пусть развлекаются. Моя задача выжить.
Зачем? Смерть от жажды не так уж плоха, я просто потеряю сознание. Неизвестно еще, что придумал для меня Ги.
Вдруг корабль начал тормозить и заложил вираж. Гипер что ли? Я сразу сообразил, что надо делать. Спрыгнул на пол, поранив руку браслетом наручников, но бутылка выкатилась на свободу, и я прижал ее к полу босой нагой. Аккуратно подкатил поближе и смог, наконец, взять в руку. И вернулся на кровать.
Крышка подавалась плохо. Как же я ослаб за три дня! Но ничего, я ее одолел. И край бутылки коснулся губ.
Боже! Какое же наслаждение пить! Воду, самую обычную воду. Все вино мира, весь сидр и кальвадос я бы отдал за этот глоток.
Я знал, что из голодовки надо выходить постепенно. У меня был опыт голодовки в ПЦ Кратоса. Тогда это была моя инициатива, которая крайне нервировала Ройтмана. Сначала надо пить сок, потом есть салатики, ничего тяжелого, никакого хлеба. Может, и с водой также? Что будет, если я выпью сразу все?
Я решил перестраховаться и подождал, как мне показалось, несколько часов. На большее меня все равно не хватило. Я допил воду, и понял, что проблема туалета временно решена. Есть бутылка! Я использовал ее по новому назначению. Мочи было мало, и она была темной и густой. Что ж! Значит, надолго хватит.
