Я повалился на его подушку, готовый выть от боли, вжался в нее, вдыхая запах — пока он еще оставался здесь, пока не выветрился за предстоящие дни и ночи, в которые Вен на нее больше не ляжет. Стискивал дурацкую одноразовую рубашку и корчился от наваливающихся тоски, ужаса и безнадежности.
Я не представлял, как жить дальше. И зачем это надо делать.
Почему погиб Вен? Тот, кто был нужен всем — рейдерам, отцу, матери, сестре, брату, Тамиру и его детям, еще куче разных людей, которых я не знаю. Почему нельзя было убить меня? Человека, который принес горе матери, разочаровал отца, был изгнан из родного дома, а в чужом прославился как трус, пустышка, шалопай и бездельник. Я был никому не нужен, напротив, всем и везде мешался: Гренделю под ногами, Лейну в каюте, Вену по жизни, — но меня зачем-то оставили, а его…
Взгляд упал на лимонные леденцы, оказавшиеся в постели вместе со мной. Ощущая резь в глазах, я смотрел на прилипшие к ним крошки и вспоминал, как ждал их, лежа в лазарете — радость маленького мальчика, сладость на палочке, которую Вен мне не донес. И никогда уже не донесет.
Чтобы ничего не видеть, я закрыл руками лицо. Но так оказалось еще хуже, потому что в голову полезло все, что я наговорил Вену за последнее время. На чем мы с ним расстались? На «сумасшедшем», «животном» и «идиоте». Замечательные последние слова. Проводил любимого в путь, называется…
Я не плакал с раннего детства. И думал, что разучился это делать. Поэтому когда из глаз потекли слезы, я не сразу понял, что происходит. Но когда хлюпнул носом — сомнений уже не оставалось. Просто больше никак не получалось облегчить боль, поселившуюся в груди.
Мне никогда не удавалось быстро включаться в происходящее, и если эмоций оказывалось слишком много или они были чересчур сильны — меня просто переводило на какое-то время в режим «все понимаю, но ничего не чувствую» и возвращало обратно, когда проходило время, и я уже мог с собой справиться. Наверное, так работала ментальная защита — в том числе, и от убийственной стороны моего дара. Но сейчас она не справилась, и меня затапливало черной водой отчаяния, захлестывало с головой, затягивало в бездонную глубину, а я погружался в нее, не сопротивляясь. Ни к чему. Да и не для кого…
Когда щелкнул замок, я даже не оглянулся на дверь. Мелькнула равнодушная мысль, что это явился Лейн — в конце концов, ему тоже плохо. Пришел, наверное, пострадать, а место занято… Пусть делает что хочет — мне все равно. Меня тут уже почти нет…
— Посреди дня в ботинках на кровати, — констатировал до жути знакомый голос, — а со мной из-за полотенца скандалил.
Я замер.
Я не поверил себе.
Я тихо-тихо развернулся — в дверях стоял Невен.
Он был грязный, комбинезон, лицо и руки перемазаны засохшей кровью, белобрысые патлы всклокочены, но это, безусловно, был Вен! Самый-самый настоящий. Живой!!!
По спине побежали мурашки. Я приподнялся, не сводя глаз с его мрачного лица и чувствуя, как внутри медленно растет огромный теплый шар, сияющий, как звезда.
— Чего уставился?
Надо было вскочить, подбежать, обнять и никогда не отпускать, но тело буквально закоченело и не двигалось. Я не мог выдавить ни звука, просто глазел на него, не в силах оторваться. Живой!
— Или успел обрадоваться, что каюта теперь твоя? — Невен с яростью принялся расстегивать пуговицы; всхлипнули раздираемые липучки комбинезона. — Тоже думаешь, почему не я? — он шагнул к душевой, истерически взвизгнули ролики отъехавшей двери. — Потому что мне повезло! — выкрикнул он напоследок, и я остался в комнате один.
С ощущением бесповоротной, окончательной потери. Кажется, Скайпол все-таки отобрал у меня Вена, пусть и не физически.
Я встал с кровати, постоял, пытаясь осознать все сразу, но в голове и в душе образовалась такая мешанина, что разобраться в ней оказалось практически нереально. Единственное, что всплыло на поверхность — горькое в своей очевидности понимание: я ему не нужен. Я только помеха на его пути — и так тяжелом и не слишком радостном. Все-таки сегодня кто-то из рейдеров погиб, а они были для Вена второй семьей. Неудивительно, что он вернулся такой взвинченный, а тут еще я…
Мысли были правильные, я это откуда-то понимал. И они побуждали действовать. Как во сне, я полез под кровать, вытянул оттуда спальник, потом рюкзак, тщательно упаковал в него скатанный мешок, поднялся, держа рюкзак за лямки, бросил взгляд вокруг… нет, больше собирать было нечего. Больше мне тут ничего не принадлежало. Кроме воспоминаний, первой любви и боли, от которой готово в клочки разорваться сердце.
Главное, что он живой. Остальное — мелочи. И я — мелочь. Недаром же он все время говорил «мелкий». «Не твое дело, мелкий». Не мое, да. И то, что хочется уже не выть даже — скулить без остановки, ничего не меняет.
Пошатываясь, я добрался до двери и потянулся к замку.
— Куда собрался? — рявкнул за спиной Вен.
Я потряс головой, не имея сил отвечать, и нажал на сенсор. Уйти пока не поздно, уйти, и как можно быстрее.
Дверь едва успела приоткрыться и только жалобно крякнула, когда очутившийся рядом Невен ее захлопнул.
— Никуда не пойдешь, понял?! Здесь останешься, у меня! Со мной!
Я не могу. Я не вынесу. Как ты не понимаешь? Я просто сдохну здесь — рядом с тобой, но без тебя. Я ведь на самом деле не очень сильный, только стараюсь никому не показывать.
А Вен совершенно неожиданно сгреб меня в охапку, прижал к себе так, что стало трудно дышать, и прошептал в ухо:
— Не отпущу, никуда не отпущу, все. Мой будешь, и наплевать…
Он вдруг слегка отстранился, повернул к себе мое лицо:
— Весь мой будешь, слышишь? Никому не отдам, — наклонился и прижался к моим губам.
38
Из лазарета я сбежал самым позорным образом. Надо было зайти к отцу, к матери… к Фи. Особенно к Фи, которой сейчас, наверное, тяжелее всех. Но я не мог себя заставить. Просто не мог — и все. Я хотел домой, в свою каюту — смыть кровь Тора с рук, сунуть одежду в утилизатор, рухнуть лицом в подушку и отключиться. Забыть, заспать случившуюся трагедию и только потом соображать, что и как делать дальше.
Не знаю, почему я решил, что Нора там не будет. Я не видел его в толпе у дверей в каюту Базиля и почему-то подумал, что он ждет Гренделя. Или сидит в синтезаторной. Поэтому растерялся, увидев его лежащим на моей кровати — уткнувшегося носом в подушку, скрючившегося, словно от боли.
Ему и правда было больно, но это была какая-то иная боль — не от удара и не от травмы. Словно у Нора ныло внутри, сердце или что-то еще. Но у меня не осталось сил разбираться сейчас со всем этим. А Нор медленно повернулся и посмотрел на меня так, словно я неожиданно воскрес из мертвых.
Меня от этого взгляда как электроударом пробило. В голове еще крутились и никак не хотели забываться слова Рады, и я ляпнул что-то грубое и мерзкое, содрал с себя одежду, воняющую кровью, хлопнул дверью душевой кабинки и на полную мощность включил воду, сунувшись под нее всем телом и не дожидаясь, пока она хотя бы чуть-чуть согреется.
Ледяные струи в лицо отрезвили; а затем меня накрыло таким отчаянием, что потемнело в глазах. Ударив ладонью по выключателю, я выскочил в каюту как раз вовремя — в тот момент, когда Нор, тащивший по полу за лямки свой рюкзак, тянулся к замку на двери.
— Куда? — заорал я, с перепугу забыв, что на мне даже полотенца нет. — Никуда ты не пойдешь! Здесь останешься, со мной!
Нор все еще пытался скрести замок дрожащими пальцами, мотал головой, и тогда я сгреб его, оторвал от двери, за которую он цеплялся, и прижал к себе.
— Мой! Не отдам!
Отстранился на секунду, заглянул в его глаза — такие удивительные, такие невозможные — положил ладонь на теплый круглый затылок и сделал то, что мне так давно хотелось. Прижался к его дрожащим то ли от удивления, то ли от обиды, то ли от неожиданности губам. Теплым, мягким и потрясающе покорным.
39
Я замер, не в силах поверить в то, что происходит. Вен не успел одеться, и прижимал меня сейчас к влажной груди, в которой заполошенно билось сердце. Застыв, я широко распахнутыми глазами смотрел в его напряженное лицо, на морщинку между бровей, ощущал, как его губы сминают мои, как пальцы ложатся на затылок, и чувствовал его возбуждение через ткань своего комбинезона.
