Молчание. Кажется, про планету — это я зря. Но вырвалось, не удержалось.
Карина рассмеялась, на сей раз легко и непринужденно.
— Ах, да, конечно, ваше величество! Так и будет!
— А теперь кроме шуток — ты, действительно, об этом пожалеешь — добавил я и отвернулся. Прозвенел звонок и в аудиторию вошел учитель.
* * *
Я ее никогда не прощу. Не за отношение ко мне лично, а к таким, как я, вообще.
Признаюсь, вначале я хотел устроить некий воспитательный концерт, типа того, что случился в оранжерее. Но она не Эмма, нужно было тщательно всё продумать и составить четкий план. Теперь же никакого концерта не будет.
Я раздавлю ее. Тупо, как червяка. За презрение к тому, у кого меньше денег, менее значимое положение в обществе, кому не повезло в жизни так, как ей. Такие люди не должны жить. В смысле, жить спокойно. Если Кампоса я все же уважаю — да, ненавижу, козел он — но уважаю, то ее, не могущую ударить самостоятельно палец о палец, но философствующую по поводу «быдла», презираю.
Но о ней потом, не до Карины сейчас. Что-нибудь придумаю, пока терпит. Сейчас меня больше заботило то, что я видел на козырьке навигатора.
Камеры были двух видов, сектора обзора одних подкрашены синим, других — красным. Последних было меньшинство, и располагались они в труднодоступных местах, где, в общем, располагаться не должны. Например, в кабинете директора и приемной, в учительской, в центре информационного контроля, во всех раздевалках (даже в женской) и комнате отдыха охраны. Необычные камеры! Для чего они? Остальные, синие, самые обычные, перекрывали помещения, где обитают учащиеся.
Но перекрывали не полностью, далеко не полностью. Даже в холле, главном вестибюле, где фонтан, имелось множество мертвых зон. По углам, вдоль стен, но достаточно. И этим можно воспользоваться.
Что я хочу? Спровоцировать Толстого. Но провоцировать надо грамотно и постепенно, поэтапно. Они пытаются давить на меня морально, пользуясь неприкосновенностью, что я не могу ударить, и мне надо действовать также. Бить в местах, где неприкосновенен я, где могу делать это безнаказанно, и выходить в подконтрольные зоны, фиксируя, как на меня бросаются с кулаками, а я лишь защищаюсь. М-да!
Я тяжело вздохнул. Много ума придумать такое не надо, но главнее — эффективность.
Теперь следующая задача — схему камер нужно опробовать. Не то, что не доверяю дону Алехандро… Доверяю, но душа просит.
Решено, так и сделаю. При первом же удобном случае.
К сожалению, случай не заставил себя долго ждать. Как я уже сказал, мертвые зоны понатыканы везде, на каждом шагу, оставалось лишь подгадать совпадение трех факторов: наличие в этих зонах меня, кого-нибудь из холуев Толстого и отсутствие людей вокруг. Мне казалось, вещь трудновыполнимая, особенно последний фактор, но я сильно ошибался.
После пары я не спешил, выпустил из аудитории почти всех — хотелось поразмышлять в одиночестве. Но когда вышел, меня за рукав дернула Шпала:
— Хуан, надо поговорить.
Я обреченно вздохнул и повел ее в сторону, к стене. Навигатор услужливо подсказывал, что там тоже мертвая зона.
— Я еще не всех проверила, но у меня есть кое-какие мысли насчет этой девушки.
— Озвучь?
Я напрягся. Сзади, у релаксационного окна, оттряхивался один из моих обидчиков. Гнида, державшая меня в пятницу за руки, пока Толстый бил по лицу. Ненавижу!
— Есть одна девушка, которая подходит по всем твоим критериям. Но проблема в том, что она…
…Гнида, как про себя я его и окрестил, отряхнулся, и медленно пошел в нашу сторону, улыбаясь и что-то насвистывая. В коридоре вокруг, не считая Эммы, никого не было — все разбежались по аудиториям, спеша на пары. Мой мозг лихорадочно заработал, в кровь выплеснулась ударная доза адреналина.
— Что? — переспросил я у Эммы, не слыша, что она говорит.
— Она… Не из «золотой сотни», скажем так.
— А откуда?
Гнида шел. Прямо ко мне. Ему нужно было пройти мимо, в двух шагах, сквозь мою мертвую зону. Такой шанс упускать нельзя.
— Эмм, она аристократка? — нетерпеливо вздохнул я.
Пять. Четыре. Три.
— Да, можно сказать и так.
— Что значит «можно сказать»?
Два. Один. Гнида почти поравнялся со мной, я не только видел, но и чувствовал его спиной.
— Она не такая, как остальные. Она…
— Внеси ее в общий список, делов-то! А я потом посмотрю.
Ноль.
Я развернулся и с оборота и засветил Гниде боковой в нос.
Хрясь.
Звук ломающейся переносицы привел в чувство, заставил эйфорию убраться к чертям собачьим.
Что я наделал? Это же объявление войны! Готов ли я?
И тут же подобрался — готов! Война уже идет, идет давно. Просто настала очередь бить мне.
— Что ты сказала про ту девушку? — как ни в чем не бывало обернулся я к Эмме, но та стояла с открытым ртом и выкаченными глазами.
— Ты!.. Ты!..
— Что я?
— Ты его ударил! Тебя же отчислят!
В ее голосе можно было кроме страха разобрать нотки переживания. Я усмехнулся:
— Разве?
И демонстративно покрутил головой.
— А мне кажется, что он просто упал. Шел, споткнулся и упал. Ты ведь ничего не видела?
— Нет, но…
Я крепко, изо всей силы, схватил Эмму за локти и притянул к себе.
— Эмма! Ты! Ведь! Ничего! Не! Видела! Так?
Она какое-то время непонимающе хлопала ресницами, потом вырвала руки.
— Псих!
— Какой есть!
Теперь уже я принялся насвистывать легкую песенку, что-то из «Аббы», развернулся и побрел на следующую пару, оставив Эмму разбираться с потерявшим сознание Гнидой.
* * *
— Да, сеньор директор, я настаиваю на своих показаниях.
— Тогда объясни, почему сеньор Рубини утверждает, что ты его ударил?
— У нас с сеньором Рубини… Сложные взаимоотношения. Вам любой в школе это подтвердит. Например, он, наряду с сеньором Кампосом, участвовал в моем избиении в пятницу после занятий. Я могу найти сотню свидетелей этому. Кстати, это произошло буквально за воротами школы.
— Школа не несет ответственности за происходящее за ее пределами! — нервно одернул директор.
Здесь я первый раз, в кабинете у Витковского на разборе полетов. Но что-то подсказывает, что не последний.
Директор глянул исподлобья грозным-прегрозным взглядом, который, впрочем, не произвел на меня никакого впечатления.
— Значит, сеньор Рубини участвовал в драке с тобой.
— Избиении… — уточнил я, но замечание было проигнорировано.
— И ты, в отместку, ударил его и сломал нос.
— Неправда. Он споткнулся и упал сам, а меня оговорил из личной неприязни. Что может подтвердить система внутреннего наблюдения.
