— Аса, ты все упрощаешь.
— Ну да, это же я. Ладно, хорошо, я всего лишь бывший коп и капитан чартерных подводных рейсов, а не корпоративный стратег и недальновидный политик. Зато я за милю чую плохих парней, и инстинкт подсказывает мне, то хуже халуков я еще не встречал.
— Но если «Оплот» будет уничтожен, то нам уже ничего не сделать с халуками! Все дело в согласовании действий, Аса, понимаешь?
— Именно так говорил Симон, когда я уходил из «Оплота». И теперь вот ты стараешься меня убедить, что он был прав. Симон и его сраная Большая Политика!
— Мы не уничтожим улики против халуков. Мы просто прибережем их до нужного момента.
— Я не согласен.
Она вскочила на ноги.
— Тебе придется согласиться! Я президент звездной корпорации «Оплот». Я же лично пострадала от халуков. И это я решила отложить разговор с Сонтагом до момента, когда «Макрородур» скажет или да, или нет. Аса, ты будешь меня поддерживать? Или кинешь, как кинул Симон?
— Ева…
— Ты со мной?
— Да, — ответил я.
Понять выражение лица полуинопланетянина куда труднее, чем человека, но все равно было заметно ее облегчение.
— Спасибо. Я даю тебе честное слово, что не позволю скрыть или недооценить угрозу халуков. Как только «Оплто» будет спасен, я пойду к Сонтагу.
— Я верю тебе.
Глаза ее дерзко блеснули.
«Знаешь», если «Макродур» заключает с нами договор, то у «Оплота» появляется отличный шанс сразу же получить статус концерна. И тогда комедия закончится — и Алистеру Драммонду останется только обделаться цементом и сдохнуть!
— Да, если он до того не подомнет «Оплот», — предостерег я. — И в таком случае халуки продолжат водить «Галафарму» и ее союзников за нос — что, я подозреваю, они и делали с самого начала соглашения.
— Ни хрена Драммонд не победит!
— Ева, у него уже на руках все четыре туза, а мы с тобой все еще пытаемся собрать наш убогий флэш-рояль. И не забудь, что в нашей колоде может оказаться доморощенный джокер.
Ее неудержимая радость померкла совсем слегка.
— Возможный предатель в семье…
— Мой первый вопрос на зондировании, — уверил я ее. — Узнаем у Шнайдера, есть ли он вообще. Но скорее всего Олли не знает, кто именно. Тебе придется принять строжайшие меры безопасности, быть готовой к любым действиям Драммонда или его крота. Я серьезно! Вся семья находится под смертельной угрозой. Драммонд без колебаний пойдет на любое преступление, чтобы добиться своего. Особенно если он разнюхает о твоих планах на «Макродур». Он не сдастся, если встретит незапланированные трудности.
Как и любой бешеный скунс.
— Я осознаю всю тяжесть нашего положения, Аса, верь мне. И делаю все, чтобы сохранить всех нас. У нас у всех телохранители и бронированные хопперы, а мама… Ох, чуть было не забыла, она срочно хочет поговорить с тобой. Как только я сказала ей, что на самом деле ты жив, она умоляла меня связаться с тобой. Я не стала говорить, что за дело тебе предстоит.
Я глубоко вздохнул.
— Она не…
— Со здоровьем у нее все так же — не лучше, не хуже. Но лучше тебе позвонить ей, не откладывая.
— Ладно. Сколько сейчас времени в Аризоне?
— Около полуночи. Но последнее время мама спит очень плохо. Позвони прямо сейчас.
— Хорошо. Сразу же, как мы закончим.
Инопланетное лицо сестры улыбнулось мне.
— Спасибо тебе за все, Аса.
— Да ты и сама неплохо потрудилась. Ладно, до встречи.
— Пока.
Изображение Евы исчезло, и я набрал номер Катиного пентхауса в Фениксе. Пришлось некоторое время подождать.
Я поднялся на ноги и принялся слоняться по каюте «Чиспы», недавно переквалифицированной под мой офис и переговорный пункт. Солнца Шпоры Персея мелькали за иллюминатором, как испуганные огнемухи. Мы как раз приближались к Черной Дыре — практически беззвездному участку, оделяющему Шпору Персея и Рукав Ориона.
После спора с Евой страшно хотелось пить. Алкоголь не входил в число рекомендуемых мне веществ, поэтому пришлось удовлетвориться апельсиновым соком. Продуктовый конвейер доставил стакан с оранжевой жидкостью, и я уселся перед коммутатором, потягивая напиток и размышляя.
В течение последних шести месяцев моя мать бесконечное число раз откладывала принятие решения, когда я убеждал ее передать свою долю по доверенности. Она не понимала — или отказывалась понимать, — что обладание четвертью акций подвергает ее смертельной опасности. Катя же снова и снова убеждала меня (и я не мог не согласиться): только так можно быть уверенной, что доходы от ее доли пойдут на «благотворительную» деятельность реверсионистов. В противном случае — даже вернее сказать, тем более, — если доверенным лицом станет кто-нибудь из членов семьи, пожилую даму объявят неспособной решать важные финансовые вопросы и откажут крайне непопулярной политической организации в финансовой поддержке. Напомню: реверсионисты стоят за увеличение прав негуманоидных рас и ограничение власти сотни предприятий.
Интересно, пудрили ли Дан и Вифи мозги моей матери со времени последнего совета? Или кузену Зеду удалось убедить ее немедленно передать свою долю реверсионистам? Этот хитрец отлично знал, что жадные до денег партии поддержат его и проголосуют за слияние с «Галафармой».
Мое теперешнее дряхлое состояние не позволяло думать обо всей этой сложной экономической ерунде. Но я очень любил свою мать и готов был помочь ей, чего бы это ни стоило.
Ее лицо появилось на экране, изможденное старостью и болезнью, но такое же благородно-непобедимое, как и всегда. Седые редкие волосы завиты в мелкие кудряшки, сапфирово-синие глаза горят по-прежнему ярко, хотя вокруг них пролегли глубокие тени. Она крайне отрицательно относилась ко всем видам генного омоложения, особенно к тем, что позволяют старикам внешне оставаться юными за счет младших поколений. Катя Вандерпост сидела в кресле в библиотеке своего пентхауса, облаченная в темно-розовый пеньюар, украшенный лентами того же цвета. Боже мой, такое ощущение, что она весит килограммов сорок пять.
— Аса, дорогой, как я рада тебя видеть. Ева отказалась открыть мне, где ты сейчас находишься. Там было опасно, да?
— Да нет, пустяки, — без зазрения совести соврал я. — Мам как ты там?
Она усмехнулась.
— Ты ведь знаешь этих врачей. Постоянно советуют мне пройти какой-нибудь дурацкий курс лечения. «Чтобы поставить вас на ноги», вот как они выражаются. Но куда я потом пойду на этих ногах — вот в чем вопрос! Мне семьдесят восемь и все полезные дела я уже сделала. Ну, почти все. — Она как-то коварно улыбнулась. — Ты скоро будешь дома?
— Как раз лечу. Увижу тебя через недельку.