человек. Множество телеэкранов было установлено по всем городам, но лишь наше собрание имело привилегию непосредственно принимать все передачи восемнадцати релейных станций, оставленных между нами и Солнцем. Эти передачи на волнах Хека записывались и одновременно проецировались на восемнадцать отдельных экранов. Первая релейная станция на спутнике, обращавшемся примерно в тридцати миллионах километров от Солнца, вторая – на Меркурии, где еще работала автоматическая обсерватория Герукои. Третья станция осталась на бывшей орбите Венеры. Четвертая – на бывшей орбите Земли, пятая стояла на поверхности Марса. Остальные равномерно распределялись между Марсом и Землей, продолжавшей свой бег.
Я сидел между Хани и Кельбиком, положив руки на пульт управления геокосмосами, которые работали почти на полную мощность. Теперь с каждой секундой мы удалялись от Солнца на две тысячи километров. Если наши расчеты были верными, солнечный прилив уже не мог нас достать. Однако оставалась опасность радиации.
На восемнадцати экранах, как бы с разного расстояния, мы видели лик Солнца. Лик грозный и гневный, косматый от протуберанцев, в пятнах такой невыносимой яркости, что глазам было больно, несмотря на светофильтры. Особая настройка позволяла менять увеличение или рассматривать солнечную поверхность в различных полосах спектра, соответствующих тем или иным элементам. Три тысячи регистрирующих автоматов в центральной обсерватории должны были сохранить все записи и снимки для последующего анализа – если только мы не ошиблись, если только Земля не погибнет…
Молчание нарушил Хани:
– Если все пойдет так, как предсказывали Хорк и Кельбик, катаклизм начнется огромным протуберанцем в экваториальной зоне. Перед этим на Солнце снова появятся пятна…
Мы долго еще сидели, не произнося ни слова.
Напротив нас, на экранах, пылали изображения Солнца.
Властитель машин склонился ко мне:
– Хорк, я только что получил сообщение из лаборатории космической физики. Они проанализировали планы марсианского звездолета, переданные Клобором. Наши физики уверены, что за несколько лет сумеют воссоздать марсианский двигатель, тем более что последний космолет с Марса доставил некоторые детали…
«Клобор! – подумал я. – Я же обещал!..»
Я вызвал центр связи:
– Сейчас же соедините меня с Эрикобором на Марсе!..
Несколько минут спустя справа от меня осветился небольшой экран. Клобор сидел к нам спиной, вглядываясь в свой собственный экран, на котором нестерпимо сверкало Солнце.
Возле него на столике стоял флакон с розовой жидкостью, биринном. Я быстро посовещался с Хани и Гелином.
– Ретранслируйте эту сцену на все экраны обеих планет! Пусть Клобор хотя бы получит свой час славы. Он это заслужил!
Затем я наклонился к микрофону и позвал:
– Клобор! Клобор! Говорит Совет!
Там, на Марсе, седой старик вздрогнул, оторвался от захватывающего зрелища, развернулся в кресле, нажал на кнопку. Слева от него возникло изображение зала управления. Он улыбнулся:
– Спасибо, Хорк, что не забыли меня. Грустно было бы умирать одному. Но я не вижу бутылки. Вы не хотите выпить со мной?
Гелин отдал распоряжение. Тотчас же появились бутылки маранского вина. Наклонившись к микрофону, Гелин сказал:
– Клобор, от имени всех людей – спасибо! Ваша жертва не будет напрасной. Благодаря вам мы сможем когда-нибудь отправиться к звездам, не увлекая за собой всю Землю. Ваше имя будет жить в людской памяти, пока будет жить человечество!
Старый археолог улыбнулся:
– Я предпочел бы, чтобы мое имя жило благодаря моим научным трудам, а не благодаря случайной находке. Но что делать? Приходится принимать славу такой, какова она есть. Однако не занимайтесь мной, у вас есть дела поважнее. Когда настанет момент, я свяжусь с вами…
Я перевел взгляд на астрономические экраны. Меркурианский ретранслятор показывал, помимо Солнца на небе, небольшую часть горы Теней и маленькое шале, укрывшееся среди ее складок. Я перекинул его изображение Рении, сидевшей в полном одиночестве в ее геофизической кабине.
Чей-то возглас – «Пятна!» – заставил меня обернуться.
На солнечном диске близ экватора отчетливо выделилась более темная зона с рваными, вихрящимися краями.
– Все идет, как мы и предполагали, – проговорил Хани слишком уж спокойным, из-за чего это спокойствие не показалось мне естественным, голосом. – Теперь взрыва ждать уже недолго…
Однако прошел целый час, а ничего нового не происходило. Солнце неторопливо вращалось. Затем его медленно пульсирующий диск деформировался. Сбоку появился гигантский протуберанец, взлетевший, наверное, на миллионы километров.
Хани прильнул к объективу спектроскопического анализатора:
– Реакция Хорка – Кельбика началась! Через несколько секунд…
Закончить он не успел. Несмотря на почти мгновенную настройку светофильтров, мы все были почти ослеплены нестерпимо яркой вспышкой в самом центре Солнца. Когда способность видеть вернулась к нам, весь диск был окутан невероятными фиолетовыми протуберанцами. В течение пары минут Солнце раздувалось, теряло шарообразную форму, словно распадалось на части. Затем последовал сам взрыв.
Кипящее огненное море заполнило весь экран первого ретранслятора, и тот прекратил передачу, распавшись на атомы.
– Теперь остается только ждать, – проговорил Хани.
Чудовищный световой поток устремился за нами вдогонку. Но в телескопе, установленном на вершине центральной обсерватории, Солнце по-прежнему походило на сверкающую звезду. Второй ретранслятор перестал работать еще до того, как раскаленные газы достигли его, расплавленного радиацией. На последнем изображении с Меркурия люди увидели гору Теней, резко выделяющуюся на фоне охваченного пламенем неба. Даже с Марса Солнце казалось теперь более крупным и ярким, чем некогда из обсерватории Герукои.
Вскоре нас вызвал Клобор.
– Я вернулся с последней прогулки по Марсу. Уже сейчас находиться на поверхности нельзя. Лишайники горят. Думаю, жить мне осталось недолго, – закончил он тихо.
На мгновение он исчез, затем снова появился на экране:
– Здесь уже тридцать два градуса! Когда стрелка покажет пятьдесят…
Он положил термометр на стол так, чтобы мы его видели. Стрелка быстро перемещалась. Сорок градусов… сорок пять…
Я почувствовал, как кто-то сунул мне в руку бокал. В подземелье марсианского ретранслятора Клобор поднял свой:
– Друзья, тост Кальра-основателя! Думаю, сейчас он подходит больше всего! За прошедшие века, которым я посвятил свою жизнь!
– За настоящее! – хором ответили мы, вставая.
– За вечные дни грядущего!
Мы выпили. Клобор поднес бокал к губам, отпил и рухнул на стол; рука его бессильно свесилась на пол.
Мы продолжали стоять молча. Стрелка термометра перемещалась все быстрее и быстрее. Когда она показала девяносто градусов, ретранслятор перестал работать.
Часть третья. Великие Сумерки
Марс испарился, и давление немного упало. Наши шансы на выживание выглядели теперь великолепными, смертельной опасности мы, казалось, уже избежали – разве что произошло бы нечто непредвиденное. Мы решили немного передохнуть, поручив наблюдателям сообщить нам, если случится что-то новое. Ко мне присоединилась Рения, которую все еще беспокоил тот ужасный напор, коему подвергалась земная кора. И действительно, малейший сбой в синхронизации геокосмосов мог
