«…вам придётся посвятить остаток жизни какому-нибудь безобидному увлечению», — вспомнил Николас. На Манте нет судебной власти и пенитенциарной системы, но резкое сокращение территории вызовет депрессию и иммунодефицит, которые убьют неудачника или сделают убогим калекой…
У него пересохло во рту.
— И судя по нервной реакции начальства, — закончил Зондер, — начальство Йеллену не врало. Чёрт меня подери, да Антеру конец. Признаться, это вселяет оптимизм. Вылези он в Председатели Верховного Совета, война была бы неизбежна. Но с динозавром Айрве Неккен ещё поостережётся связываться. По крайней мере пару десятков лет, а то и больше… Ник, ты понимаешь, что это значит? Мир.
Улыбка Доктора стала светлой и исполненной невероятного облегчения. Глаза его загорелись. Николас механически улыбнулся в ответ.
И в этот момент, наконец, понял.
Ему стало страшно.
Пуля в сердце не убьёт мантийца; его убьют отвержение и одиночество, бесприютность и безнадёжность. Он не в безопасности. Сверхчеловеческие силы его организма могут исчезнуть в единый миг.
Мне нужно идти, подумал Николас. Я потерял много времени.
— И всё это, в сущности, благодаря случайностям, а фактически — благодаря вам двоим, — продолжал Доктор, добродушно смеясь. — Я бы сказал, товарища Фрайманна за такое тоже надо орденом наградить. Кстати, где он сейчас? И как тайное стало явным?
Сердце Николаса дёрнулось. Он закусил губу.
— В медотсеке.
— Как это? — Доктор насторожился.
— В него стреляли, — ответил Николас, глядя в сторону. Он хотел закончить разговор как можно скорее. Ему нужно было продолжить другой разговор.
— Кто?! — Зондер даже привстал.
— Свои. Мантийцы.
— Ого, — изумлённо сказал Доктор. — Это странно. То бишь я понимаю, почему в него стреляли. Но как он позволил себя подстрелить?
Николас проглотил комок в горле.
— Мы стояли рядом. Я… был на линии огня. Он. Меня. Прикрыл.
Последние слова стоили огромного напряжения. Николас стиснул зубы и отвёл взгляд: невыносимым оказалось понимание, что Эрвин жертвовал всем ради… До сих пор Николас совершенно не думал об этом, и вдруг это стало ясно как день.
Повисло молчание.
— Постой-ка, — озадаченно сказал Доктор, — а поподробнее?
Меньше всего Николасу сейчас хотелось распространяться на эту тему, но отмолчаться перед Зондером не удавалось ещё никому. Николас коротко описал ситуацию, рассказал про минирование «Лепестка», перехват «убитого» номера, странное поведение Эрвина по дороге. Макс слушал спокойно. Но когда история дошла до появления Эло Ниир, глаза Доктора мало-помалу начали лезть на лоб.
— Тебя? — поражённо переспросил он. — Первым делом она вцепилась в тебя? С применением боевых психотехник Комитета? Ты-то на что ей сдался… А потом? Не было видимого спора, видимой стычки?
— Нет. Они просто смотрели. Кто кого переглядит.
— Я тебя уверяю, что не просто смотрели, — пробурчал Зондер, задумавшись. У него за окном, на Циалеше, всходило солнце, освещение менялось, и огненно-рыжая его голова словно становилась ярче. — Это был бой, Ник, и страшный… тебе повезло, что тебя было кому вытащить из капкана. И они ушли? Двое? Он в одиночку продавил двоих?
— Да.
Доктора этот факт привёл в бешеный восторг, а Николас сидел как на иголках. С каждой минутой ему становилось всё тревожней. Час назад он был обманутым и обманувшимся, он поддался нелепым постыдным чувствам и подвёл товарищей, он стал марионеткой в руках врага, шпиона, ему лгали, его предали; впору было бы застрелиться, не будь его дело важнее всех личных трагических переживаний… Теперь оказывалось, что дело обстоит несколько иначе, и стыдиться ему следует другого.
«…если решишь так», — сказал Эрвин.
Он допускал, что Николас может оставить его на смерть.
И я действительно мог, осознал Николас.
Его бросило в жар, потом в холод.
Несколько мгновений он не видел ничего вокруг: взгляд заволокло горячечной пеленой стыда. Он перестал слышать Доктора, тот рявкнул и выругался… Николас с трудом взял себя в руки, коротко помотал головой.
— И что потом? — жадно потребовал Зондер.
— Они быстро вернулись, — устало сказал Николас. — Вроде бы описали круг… Мы стояли рядом. Он прикрыл меня. Я втащил его в машину, но было уже поздно… то есть для человека было бы поздно.
Если бы я остался в машине, осенило, Эрвину бы не пришлось… он бы успел уйти, увернуться от пуль. Мы бы улетели. Даже если бы они начали стрелять, у всех унимобилей мощная силовая защита и крепкие борта, они же по космосу ходят… Эрвин уже достаточно рисковал жизнью. Ему не пришлось бы… Господи, да это же я во всём виноват!
«Дай мне довести тебя до корабля, — сказал Эрвин, — потом делай что хочешь».
Что я наделал, тяжело забилось в голове, что я наделал…
— То есть по факту, — задумчиво сказал Доктор, — получается так: госпожа аппаратчица пригрозила своему бывшему коллеге, что убьёт тебя, и наш друг-интервент сначала вышел драться один против двух, а потом попросту позволил себя застрелить… Чёрт меня подери. Я про такое только читал. Нет, то есть можно было подозревать… но до такой степени…
Он явно размышлял вслух. Николас не слышал его: он терзался пониманием своей вины и думал, что только чудом не совершил страшнейшего преступления, Эрвин жив и на корабле, а ведь могло быть иначе… Даже если он меня не простит, думал Николас, это уже не важно… я не заслуживаю… но по крайней мере, он жив.
— Ник, — окликнул Зондер, — очнись! Ты белый как бумага. Когда ты последний раз ел? Чёрт, жалко, что я не рядом… Не знаю, как тебе это удалось, но ты ухитрился стать частью его коллектива. Ты понимаешь, что это такое?
— Знаю, — устало ответил Николас. Ксеносоциология сейчас мало его интересовала.
Зондер похмыкал. Потом взгляд его смягчился, он отставил чашку и подался вперёд, ложась на руки. Лицо его перестало быть лицом политика и властителя дум и стало лицом учёного и врача.
— Мантийская дружба, — проговорил он, — та же любовь. Но в силу своей природы она не бывает неразделённой. Ник, скажи честно, в каких вы отношениях?
Николас скрипнул зубами.
— Макс, — неприязненно сказал он, — это не ваше дело.
— Да, — неожиданно легко уступил Доктор, — я больше по патологиям. Мантийский коллектив — чертовски хорошая штука, пожалуй, лучшее, что они изобрели. Мне всегда было страшно любопытно, как он выглядит изнутри.
Да отпусти же меня, наконец, подумал Николас почти с отчаянием. Господи, больше двенадцати часов прошло… он там один, и что он успел подумать обо всём этом… Пишут, что потеря коллектива крайне болезненна. Я не мантиец, но для меня она тоже болезненна… слишком.
