Три месяца прошло с того момента, как Юлий увяз взглядом в сухой выдержке из доклада, чудом прошедшего через гипер с двадцатой попытки:
«…жив. Получил телесные повреждения. Жизнь вне опасности. Принимаются все необходимые меры для полного восстановления организма».
Он знал: спрашивать бесполезно. Больше ему ничего не скажут. Больше не знает никто — по эту сторону границы, на просторах обжитой, уютной Ойкумены. «Жизнь вне опасности?» Может ли жизнь сына быть вне опасности в сложившейся ситуации?!
Ждать — тяжелее всего. Теперь, когда от его усилий ничего не зависело, когда судьбой Марка занялись другие люди, и Юлий никак не мог на них повлиять, сердце ударилось в галоп. Врачи — профессионалы. Они знают своё дело. И что?! Логика помогала, как мертвому припарки.
Позже старуха сообщила: Марк на Тренге.
«Почему на Тренге?! Почему не в лучших клиниках Октуберана?!»
«Ваш сын нуждается в реабилитации. Тренг — это не только военное училище, джунгли и динозавры. Это еще и превосходный курорт. Не знали? Песчаный пляж, надежный силовой барьер от хищников. Тёплое море, целебный воздух. Фрукты, витамины, покой и уединение. Неужели Марк не заслужил отдыха?»
Заслужил, подумал Юлий. Покой и уединение — в закрытом санатории на острове Сколарис, арендованном Помпилией у Лиги на девяносто девять лет. У тёплого моря, куда не допускаются посторонние; в первую очередь — инорасцы. Фрукты в обмен на информацию, витамины в обмен на исследования. Что в наше время ценней информации?
«Я лечу к нему».
«Нет».
«Я хочу видеть сына! Я имею право!»
«Не сейчас. Вы нужны здесь в качестве консультанта. Мамерк сказал бы: вы нужны родине. И, в целом, был бы прав. Я скажу проще и понятнее: вы нужны мне».
«Моя жена? Валерия? Она может повидаться с Марком?»
«Не вижу препятствий. Почему бы матери не навестить сына? Я распоряжусь и сообщу вам, когда ей можно будет вылететь на Тренг».
Сеанс гиперсвязи ему позволили. Пять минут, плоская картинка.
«Привет, сын. Как ты?»
«Нормально. Залатали, даже шрамов не осталось. Знаешь, какая у нас медицина? Бездельничаю круглые сутки. Купаюсь, загораю, нагуливаю жирок. Ананасы ем, финики околачиваю. Потом — наоборот».
Пошутил, значит. Загорелым Марк не выглядел.
«К тебе мама летит. Прости, меня со службы не отпускают».
«Мама? Отлично, жду».
Вспомнив мать, Марк запнулся. Юлий ждал: сейчас сын спросит про деда. Нет, не спросил. Что с тобой сделали, парень? Через что ты прошёл? Реабилитация?! Да пропади оно всё пропадом, если мальчишек швыряют в пекло, как дрова в костер!
Сейчас в Юлии было больше мальчишества, чем в Марке.
«Я прилечу к тебе, как только отпустят».
«Скорее уж я к тебе! — сын впервые улыбнулся. — До встречи».
И после неловкой паузы, за миг до разрыва соединения:
«Спасибо, папа».
Знал? Догадался?!
Не важно.
…почему так долго? Из главного выхода повалил народ. Где Марк? Кто-то махал Юлию рукой. Юлий обернулся, отслеживая движение. Неужели сын воспользовался обычным путём? Нет, это был не сын — брат. Военный трибун Гай Тумидус проталкивался сквозь бурлящую толпу. Юлий шагнул навстречу, мельком бросив взгляд на дверь для дипломатов.
Вспыхнула зеленая полоска.
Створки разошлись в стороны.
Контрапункт.
Марк Кай Тумидус по прозвищу Кнут
(здесь и сейчас)
Однажды я попал на творческий вечер Вениамина Золотого. Поэт, он впервые издал сборник прозы.
— Я пишу для вас, — сказал он публике. Кажется, Венечка был пьян. — Я пишу для себя. Парадокс? Ничуть. И то, и другое в одном флаконе. То, что я написал для вас, вы прочтете. То, что я написал для себя, не ваше дело. Свое я спрятал. Оно вне строк и предложений. Вне физических действий героев, вне поступков и движений души. Вне рассуждений и философствований. Оно прячется не в балагане с вывеской «что написано», а в тихом чуланчике, где ножиком на стене выцарапали: «как написано». Хорошо? Плохо? Нет, просто всякий раз по-разному. Когда вы поймете, почему я сегодня пишу так, а завтра иначе, вы станете мной и вырвете мне сердце. А в противном случае…
И он показал публике кукиш.
Великий Космос, как же его освистали!
(Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)
Парадная форма сидела на нём, как вторая кожа. Казалось, он в ней родился. Сукно тонкое, из натуральной шерсти; тёмно-синее, как вечер над Октубераном. Золото пуговиц и знаков отличия — россыпь созвездий. Двубортный, прилегающий в талии китель; бритвенно-острые стрелки брюк. Гагат, похожий на каплю смолы в серебряной оправе — «Глаз Бури» II степени скреплял тугой воротник. Орлы в петлицах, по три в каждой. Седьмой орёл флагманом вознёсся над вверенной ему эскадрильей — кокарда на фуражке с высокой тульей.
Хоть сейчас на парад. В столицу, в метрополию!
Глаза — две льдинки. Левая блестела ярче правой, дробясь еле заметными фасетками. На таком взгляде оскальзываешься, будто на «зеркальце», отполированном сотней ног. Падаешь, проламываешь лёд, до крови режешься об острые края, прежде чем ухнуть в стылую воду — и понимаешь, что офицер прибыл не для парадов.
— Марк…
Юлий Тумидус шагнул к сыну. Хотел обнять; не решился, замер в неловкой позе.
— Здравствуй, папа, — Марк пришел к отцу на помощь.
Юлий вцепился в протянутую руку, как упавший с обрыва — в спасительную веревку. Ладонь у Марка была твердая, жесткая. Похоже, он сдерживал силу, боясь причинить отцу боль. Чужой, взрослый; всё видит, всё контролирует…
Свободной рукой Юлий хлопнул сына по плечу:
— Ну наконец-то! Ты был прав…
— В чём?
— Ты прилетел ко мне раньше, чем я к тебе.
Улыбайся, велел Юлий себе. Улыбайся, болван. Сумеем ли мы с Валерией растопить этот лёд? Надеюсь, что да. Надеюсь, у нас для этого будет время.
— Дела, — согласился Марк. — Я в курсе, как тебя загрузили. Зато теперь хоть каждый день…
— Скажи это моему начальству. Будь их воля, я бы…
— Извини, папа.
Марк сделал шаг в сторону. Щёлкнув каблуками, вытянулся во фрунт:
— Здравия желаю, господин военный трибун!
— Вольно, обер-центурион.
Рукопожатие дяди и племянника вышло крепче, чем у отца и сына. Военный трибун отстранился, изучая молодого офицера.
— Похож, — кивнул он.
В голосе Гая Тумидуса звучала странная печаль.
* * *
— Навигация — хорошо.
Расчеты по семи точкам, вспомнил Марк. Шесть, пять, три. Серебро игл в зрачках. Слизь улитки в раковине черепа. Коррекция курса. Искушение, морок; звезды. Какое там хорошо! С натяжкой, удовлетворительно. Если бы не Кий с Тарара, мир их праху…
