— Заверяю тебя, — говорил он, — ты у нас в первой десятке. И не сомневайся... Я тебя заверяю...
Люди опытные советовали Виктору жениться, а женившись, поторапливаться с наследниками. Молодоженам действительно жилье давали быстро, а с детьми и того быстрей. Виктор отнюдь не был женоненавистником, и принципиально у него не было никаких возражений против женитьбы. Но не мог же он жениться ради квартиры! А не «ради» не получалось. Каждый раз он, как говорил Редькин, «сходил с дистанции».
Однажды, когда они, после защиты Кудесником диссертации, крепко «гульнули» в ресторане, Виктор, обняв Редькина, сказал:
— Я убежден, существует девушка только моя. Для меня рожденная... Как Джульетта для Ромео... Где? Не знаю... Может быть, на Таити... А может, в Исландии... Конечно, общность языка, политических взглядов, морали говорит в пользу СССР, но понимаешь ли ты, что духовное сродство определяется...
— Понимаю, — перебил его Игорь. — Понимаю. Если бы Ромео был таким слюнтяем, Тибальд заколол бы его, как поросенка...
Короче, Игорь, как говорится, наплевал ему в душу. От бесед на подобные темы Виктор с тех пор уклонялся. Почему-то он вспомнил об этом разговоре сейчас, сидя на скамейке в парке.
Тут славно, уже пахнет немного летом. Пахнет дождем, землей, молодой горькой листвой. Оказывается, уже появились листья... Червяк, толстый, розовый, как свинья, вылез греться на солнце... Пробили черную землю первые яркие и острые листья травы... Отовсюду лезет, прет жизнь. Бесстыдно, жадно, весело... «Наверное, Рубенс любил это время», — как всегда неожиданно для самого себя, подумал Витька и, запрокинув голову, подставил солнцу лицо.
Так отдыхал Виктор Бойко.
Совсем недалеко от парка Победы, на одной из улиц, по которой редко ездят машины и которая граничит с другой улицей, по которой они ездят слишком часто, в большой, с тонким вкусом обставленной квартире профессора Маевского, известного на всю страну хирурга, растянувшись на широкой тахте, курил его сын Юрий. Он откровенно и беззастенчиво наслаждался праздностью, потому что знал, что последние дни работал много и с толком. И сейчас он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что после вкусного, сытного, а главное, неторопливого завтрака, он снова лежал на тахте, не спеша раздумывая над тем, что делать дальше.
— Нюра! «Спутник» принесли? — крикнул он в дверь.
Домработница Нюра появилась бесшумно, как джин в сказке.
— Нету «Спутника». «Маяк» вот, газеты и «Крокодил».
— Не надо «Маяка»...
Нюра исчезла из рамы двери со скоростью шторок фотоаппарата.
— Впрочем, давай «Маяк»! — снова крикнул он.
Как он и ожидал, «Маяк» был довольно скучный. Длинный рассказ про любовь в зверосовхозе. Запоздалая итоговая статья по хоккею. Заметка о том, как один армянский умелец вырезал из кукурузного зерна памятник Аветику Исаакяну.
В комнату вошла Анюта, Юрина жена. Красивая, длинноногая.
— Так и будешь лежать?
— А что? Хорошо поработали — культурно отдыхаем.
— Звонил Славка. Они взяли нам билеты на сегодня в филармонию. Какой-то чилийский дирижер, забыла фамилию. Равель, Прокофьев...
— Очень хорошо! — искренне обрадовался Юрка. Обрадовался потому, что теперь не надо было ничего придумывать самому.
— Это вечером, а до вечера?
— Ну, я не знаю... — Он схватил ее за руку, притянул к себе, обнял и поцеловал за ухом. Он любил целовать ее за ухом и в шею, чувствуя при этом удивительно приятный запах ее волос.
— Юрка, ты тюлень, — сказала она ласково.
— Да, я тюлень... Поцелуй меня...
— Юрка, давай не разлагаться, вставай.
— Ну хорошо, допустим, я встану. А что дальше? Давай сначала придумаем, зачем мне вставать.
И он снова поцеловал ее...
Таким было утро Юрия Маевского.
В отличие от Юрия Маевского Сергей Ширшов не был женат. Он был жених. Жених... Удивительно глупое слово. Да никто о себе так и не скажет: «Я жених». Смешно, какой он, к черту, жених? А кто же он? Ну кто же? Как объяснить... Все намного сложнее... Все ужасно сложно...
Как-то Редькин сказал: «Уметь жить — это значит уметь делать из больших проблем маленькие». Редькину что? Сболтнул — и все. И забыл. А Сергей потом подумал и решил, что если Игорь прав, то жить он не умеет, потому что у него как раз наоборот: он делает из маленьких проблем большие.
Сергей Ширшов обладал прескверным характером. Он был подозрителен, вздорен, мнителен и мелочен. И, странное дело, на работе все эти скверности сразу как-то улетучивались, а дома... вернее, даже не дома, а главным образом с Алкой — расцветали пышным цветом. По существу, все их взаимоотношения сводились к одной бесконечной и беспричинной ссоре, раздробленной на части короткими часами примирений. Вот и этим утром у касс бассейна «Водник» разговор шел у них глупый, вздорный, и Сергей чувствовал это, но остановиться не мог...
— Ну, так я беру билеты? — спросил он в третий раз.
— Бери, бери, — с готовностью согласилась Алла.
— Ты говоришь это так, будто я тебя веду на эшафот...
— Что ты хочешь?
— Я не хочу одолжений.
— При чем тут одолжения? Ты сам сказал, что это интересно. Очень хорошо, пойдем посмотрим. Ты хочешь, чтобы я плясала от восторга?
— Не нужны мне твои пляски. Но если не хочешь идти, не ходи. Я могу один...
Обычно после такого она говорила: «Иди! Иди куда хочешь и оставь меня в покое!» Но она не видела его целую неделю, если не считать среды, когда он забежал уже в одиннадцатом часу, и она ответила иначе:
— Сережа! Я хочу, понимаешь? Я хочу. Пойдем на соревнования, а если тебе расхотелось, не пойдем на соревнования...
— Ну так я беру билеты? — спросил Сергей в четвертый раз...
Тонкая, в черном купальнике девушка подошла к краю трамплина. Чуть потопталась. Чуть-чуть, одними пальцами. Так метатели чуть-чуть перебирают рукой копье перед замахом. И вдруг прыгнула! С гордой, веселой силой бросила себя вверх. Этот полет был недолгим: ведь она все-таки падала, но это был полет! Она управляла им, неуловимо и тонко соразмеряя пластику своих движений с ускорением этого свободного, бесстрашного падения. Стройное тело вспороло зеленую воду без брызг, трибуны одобрительно загудели. Под стеклянными сводами бассейна сухо захохотали аплодисменты.
Сергей покосился на Аллу. Она очень нравилась ему и поэтому стало грустно. Алла достала из сумочки «Мишку» (Сергей купил в буфете) и стала есть. А когда съела, стала свертывать из фантика поддельную конфету-пустышку. Сергей краем глаза следил за ней и задумал про себя, что, если она отдаст конфету ему, будет плохо. Пустышка олицетворяла обман. Он любил так задумывать и расстраивался от этих своих задумок даже больше, чем от реальных неприятностей.
