Начал, как водится, с анекдотов.
– Барышня с Большого Мурома, в кокошнике таком, в сарафане алом, приехала в Москву и купила себе «Руссо-Балт». Села за руль, собирается уезжать. Продавец и менеджер ей хором кричат: «Постойте, гражданочка! Сейчас мы поставим вам свечи!» А барышня им отвечает: «Премного благодарствую, родненькие. Но я надеюсь доехать засветло!»
И, выждав секунду, Пыхов залился смачным гоготом.
Таня надменно взглянула на Пыхова, потом на меня.
«Какой невоспитанный!» – читалось в ее возмущенном взгляде.
– А вот еще отличный анекдот. Один мужик напился и вместе с двумя дружками по городу носится на жуткой скорости. Наконец у пассажиров – видать, пассажиры-то были потрезвее – не выдерживают нервы. «Останови! – говорят. – Мы лучше выйдем!» Ну, мужик остановил, но жутко обиделся. «Трусы! – орет им в окно. – Шкуры! Мой ангел-хранитель никогда не даст мне разбиться!» Сказал – и рванул с места. Катался, катался, как вдруг чувствует – сзади кто-то хлопает его по плечу. «Это я, твой ангел-хранитель. Я, пожалуй, тоже лучше выйду…»
Я искоса посмотрел на Таню. Таня тайком улыбнулась. Улыбнулся даже Иван Денисович – хотя, возможно, это знаменитый триптих «Красавицы Камчатки» так на него подействовал!
Тем временем Пыхов принялся потчевать общественность случаями из своей жизни – некогда, еще на гражданке, он работал инструктором на курсах вождения. Половина случаев начинались словами «Там к нам одна дама на курсы ходила…», а вторая половина – «Еду я как-то с одним пижоном по городу…»
А когда «случаи» закончились, Пыхов взялся рассуждать на темы культуры. Как назло, картограф Минаев, его главный собеседник, к которому, собственно, и были обращены все эти рассказы, хранил непроницаемый вид и молчал с упорством резидента из комиксов с последней полосы журнала «Мурзилка». Он даже не улыбался – горемыка безмолвно перемалывал челюстями жевательную резинку и невпопад кивал.
– Однажды меня в самую Атлантическую Директорию занесло, в Северную Америку, – разоткровенничался Пыхов. – Познакомился с одной девчонкой-переводчицей, во время круиза по Черному морю, случайно. Так она заладила – приезжай ко мне да приезжай… Ну я взял – да и повелся. Одинокий был! Думал, склеится у нас. Не склеилось, конечно. Правду говорят: «Два мира – два мозга». У меня, кстати, еще видеокамеру там того… умыкнули. Короче, во время этого вояжа я на американцев насмотрелся – по самое немогу! Они там знаешь что? Не знаешь? На «демократии» все повернуты. Я слово-то, конечно, такое знаю. Помню, в школе проходили, про греческие города… Древнегреческие города, понятно. Но у них, у американцев, это слово вместо неопределенного артикля. Там у них в городишке этом, как бишь его… вот, вспомнил – Фраид Нудлз… был монумент Демократии, бассейн имени Демократии. А у моей тогдашней зазнобы даже сестренку маленькую звали Демокрасити.
– И что? – не выдержал Минаев.
– Ничего… Так просто, рассказываю… Той девчонке ужасно моя лысина нравилась. Говорила, это очень сексуально. Может, и врала, потому что замуж хотела – кто ее знает. Но я плохим женихом оказался, старомодным, с предрассудками. – Пыхов вздохнул, лицо его приобрело покаянное выражение. – Ну да ничего… Я ее вместо замужа частушке нашей научил. Хочешь послушать? – И, не дожидаясь реакции Минаева, Пыхов нараспев продекламировал:
Хорошо тому живется
У кого лыса башка.
Он ей зайчиков пускает
И не надо гребешка!
Таня рядом со мной тихо прыснула в кулачок. Даже Минаев (о чудо!) изобразил своим тонкогубым ртом нечто отдаленно напоминающее улыбку. Несмотря на очевидную несуразность рассказов Пыхова, следовало признать, что они все же… поднимают настроение!
Я сделал глупейший ход слоном (тем самым фактически отписав на растерзание вражеской пешке своего не в меру резвого коня) и посмотрел на Таню. Однако на ее лице читалось вовсе не мелкое шахматное торжество, но… ожидание новой частушки!
Она уже открыла было рот, чтобы попросить Пыхова о втором куплете, как зашипели внутренние двери шлюза и в наш офицерский клуб вошли… два конкордианца! Под конвоем осназовцев, конечно.
Первый был очень молод. На вид я никак не дал бы ему больше семнадцати (на самом деле ему было около двадцати пяти). Он был тощим, длинноволосым и сутулым, а его правильное лицо имело несколько заносчивое и одновременно надмирное выражение, свойственное, как я уже знал, многим заотарам (каковым юноша, кстати, и оказался).
Его плюгавый спутник был ниже на две головы и старше на три десятка лет. Он носил окладистую бороду и вид имел кроткий и смиренный. На заотара он никак не тянул – типичный энтли.
«Неужели пленные манихеи?» – подумал я, поспешно нащупывая свой «Сигурд».
– Встаньте на путь солнца… товарищи! Мое имя Дастур, – провозгласил молодой.
– А я – Рассам Дардашти, – спокойно представился тот, что был постарше.
– Мы прибыли сюда с научной станции «Рошни-28», чтобы лично поговорить с достопочтенным профессором Индриком. – С этими словами Дастур красноречиво посмотрел на Пыхова – как видно, его «интуиция» подсказывала ему, что главный здесь он. Не иначе как тому способствовала глянцевая лысина Пыхова.
Оба клона глядели угрюмо и целеустремленно, будто позировали для военной хроники. А чужедальний ветер, принесенный ими с орбиты, враз уничтожил ту хилую атмосферу веселья, которую удалось-таки нагнести стихийному весельчаку Пыхову.
В один миг все мы снова вспомнили о том, где находимся.
Иван Денисович отложил свой журнал.
Таня, с моего молчаливого согласия, принялась складывать шахматные фигуры. Партия, конечно, была не доиграна, но ведь ясно же, что нас сейчас вежливо попросят отсюда, поскольку Индрик будет говорить с гостями! Засобирались и Минаев с Пыховым.
Однако вышло по-другому.
– Приветствую вас, друзья, – громко сказал Индрик, с радушной улыбкой выступая навстречу гостям. – Я и есть тот человек, которого вы ищете. Располагайтесь, присаживайтесь А вы что же ретируетесь? У меня от товарищей тайн нет! – сказал он, уже обращаясь ко всем нам.
Пыхов и Минаев от предложения остаться отказались.
– Очень спать хочется, – признался Пыхов. Минаев согласно кивнул.
А вот мы с Таней – не сговариваясь – решили остаться. Поскольку заметили уже – все самое интересное происходит там, где Индрик.
Некоторые привязываются к своим командирам, как к родным отцам. Но наша с Таней привязанность к Индрику была совсем иного, несемейного рода. Так привязываются к любимым писателям, учителям, великим героям истории.
– А вот вы, ребята, можете спокойно идти отдыхать! – дружелюбно сообщил Иван Денисович осназовцам.
В ответ на это их сержант, молодчик по имени Тимур с приплюснутым среднеазиатским носом, посмотрел на Индрика негодующе. Дескать, это же клоны; то есть враги; то есть нелюди!
– Вы… совершенно в этом уверены, Иван Денисович? – спросил он.
– Я всецело в этом уверен, – кивнул Индрик, жестом приглашая гостей в кресла, где только что прохлаждались Пыхов и Минаев. – В случае непредвиденной опасности Александр Ричардович и Татьяна Ивановна обо мне позаботятся. – Индрик шутливо подмигнул нам.
Меня очень забавляла частенько находившая на него страсть называть всех по имени-отчеству (кажется, он помнил отчества всех участников экспедиции – по крайней мере при мне он ни разу не ошибался!).
Мы с Таней заулыбались в ответ. А Тимур сердито насупился и, увлекая за собой подчиненных, исчез снаружи. Уверен: Ивана Денисовича они не послушались и остались караулить в воздушном шлюзе.
– Итак, теперь я к вашим услугам, – обращаясь к клонам, сказал Индрик.
Стоило ему произнести эти слова, как глаза бородача Рассама Дардашти, равно как и черные очи молодого заотара Дастура разом вспыхнули – словно Иван Денисович нажал на кнопку «ВКЛ». Тотчас верные сыны Конкордии заговорили, слаженно уступая друг другу слово. Причем заговорили так бойко, что возникало впечатление: месяц репетировали!
– Ахура-Мазда послал вас, воистину! – начал Дастур. – И в вашем появлении здесь мы видим великий знак, предвещающий доброе! Обещающий перемену участи для этого унылого, проклятого места! Мы зовем его Апаоша, ибо под покровительством сего зловредного демона, демона засухи, находится планета, где нет благих вод, но лишь воды нечистые, воды злые! Мы, ученые станции «Рошни», приветствуем вас и желаем вам покровительства ваших и наших богов в деле искоренения манихейской скверны!
– Я знаю, в душе вы презираете нас, ибо считаете предателями Великорасы, – с горечью сказал Рассам Дардашти. – Я знаю, в вашей великой культуре, как и в нашей великой культуре, в чести представление о том, что ученые суть верные и деятельные слуги своего народа и всегда должны быть заодно со своими единоверцами. Это правильные представления. Таков порядок и люди должны придерживаться его. И все же мы, ученые «Рошни-28», не предатели Великорасы! И то, что мы сейчас здесь, не свидетельствует о подлости наших умов. Я постараюсь объяснить… Родина наделила нас острым умом и талантом предвидеть. Родина вложила в нас много любви и труда, стремясь сделать нас зрячими. Десятилетиями мы, ученые станции «Рошни-28», стремились открыть тайны этой зловредной земли, земли Апаоша. О, мы сделали многое! Мы далеко ушли по этому опасному пути! Но горе нам! Мы так и не смогли убедить верных сыновей своей Родины, которые заседают в Народном Диване и Благом Совещании, в том, что знания, добытые нами с таким трудом, следует использовать. Мы не смогли объяснить тем, кто решает и волит, сколь важно действовать незамедлительно! Да, мы знаем, что все силы нашей Родины сейчас брошены в дело грядущей победы. И мы всем сердцем желаем нашим братьям победить! В то же время мы считаем, что страшная язва, которая зовется Апаоша, должна быть уничтожена – и чем быстрее, тем лучше. Понимаем мы и другое: любой, кому по силам будет сделать это, станет угоден Ахура-Мазде, в какой бы вере он ни был воспитан. Такой герой тотчас встанет над различиями, изобретенными одним лишь мелочным человеческим умом, и станет истинным пехлеваном…
