– Я… ничего.
– Зачем только вы это делаете?! – прошипела она возмущенно. – Как вам не стыдно?!
Мне не понравилась ее интонация – какая-то официально-подростковая. Раньше я никогда не замечал за ней таких. Моя Таня никогда так не сказала бы.
Это была другая Таня. Принадлежащая другому человеку. Но я не сдавался.
– Таня, но никто нас не видит! Они все далеко! – прошептал я примирительно.
– Какая разница: видит или нет?!
– Я думал, в этом все дело…
– Нет. Не в этом.
И тут… я наконец вспомнил о Фигуре Умолчания. О ее чертовом женихе. Как его хоть звать – Никита? Боря? Юрочка?
Это из-за него. В нем все дело. Это о нем она думает, это его призрак заставил Таню на меня окрыситься.
Чем он лучше меня? Да ничем.
Но он жених. То есть, по определению, Человек, Сделавший Тане Предложение. А стало быть, по своему статусу этот человек несомненно превосходит меня. Потому что он, этот Никита-Боря-Юрочка, решительный и серьезный.
Серьезных девушки любят больше всех других категорий мужчин. Наверное, моя Таня не исключение. Ах, теперь мне были смешны мои этические метания в начале нашего с Таней знакомства! Ведь тогда я мысленно каялся перед Таниным женихом, который, возможно, бьет клонов где-то на дальних наших границах, окутанных секретными туманностями и туманом секретов! Тогда, в Городе Полковников, я даже мысленно извинялся перед ним за то, что в Таню влюбился. В начале нашей любви я испытывал к этому загадочному товарищу нечто вроде дружеского участия пополам с холодноватой христианской любовью. Но теперь мое отношение изменилось. Теперь я его, этого Никиту-Борю-Юрочку, про которого не знал ровным счетом ничего, ненавидел. Лютой, животной ненавистью человека, у которого грозят отнять самое дорогое. Я был готов пойти… да на что угодно. Вплоть до, извините, банального убийства. Глагол, что ли, на меня так подействовал?
Решение пришло ко мне само, словно бы вспышкой озарив мое сознание.
Я затушил сигарету о рифленый край своего ботинка. Прочистил горло. Повернулся к Тане и сказал:
– Таня, выходите за меня замуж.
– Что? – Ее глаза яростно блеснули. – Что вы сказали?
– Я сказал то, что я сказал, – повторил я отчетливо. – Выходите. За. Меня. Замуж.
Танины щеки вспыхнули и я почувствовал непреодолимое побуждение поцеловать ее. Но, конечно, сдержался.
– Да как вы можете это говорить? Как вам не стыдно? – наконец выговорила Таня, размазывая слезы по щекам.
– Не вижу в этом ничего стыдного. Просто выходите за меня замуж – и все.
– Да что вы заладили, Саша!
– Я заладил, потому что я так думаю.
– Какой же вы… какой же вы… бессовестный!
– Почему?
– А как же ваша… невеста?! – наконец выпалила Таня. – Ведь она ждет вас! Наверное, все глаза уже выплакала!
– Кто? Кто-кто меня ждет? – переспросил я, поскольку ушам своим не поверил.
«Откуда только она знает про Иссу?»
– Она! Ваша невеста!
– Моя невеста погибла.
– Да?
– Да. Но если бы даже не погибла… Я вам клянусь, Таня. Плевать на невесту. Бывают в жизни ситуации, когда на всё, на всех плевать. Когда уже все равно. Я не могу уже больше на вас смотреть. Я просто умираю, когда на вас смотрю, когда я думаю о том, что мы, возможно, погибнем, а вы даже не узнаете о том, как сильно я люблю вас. И я мучительно, ну просто нечеловечески хочу вас. Извините меня за откровенность. Это здесь воздух такой – адский. Не хватает человеческих выражений. Высоких выражений мне не хватает.
– Погибла? – невпопад переспросила Таня.
– Да. Еще зимой. Она была офицером Конкордии.
– Конкордии?
– Да. Но если бы она была нашим, русским офицером, я все равно сказал бы вам то, что сказал. Можно я буду вульгарен?
– Да.
– Вы меня любите?
– Да… – после долгой паузы ответила Таня. – Только… что в этом вульгарного?
– Вульгарна сама постановка вопроса. Само желание все побыстрее выяснить, как будто это сделка, нечто вроде купли-продажи.
– Допустим. И… что?
– Если вы меня любите, выходите за меня замуж. Пожалуйста. Умоляю.
– Что… сейчас?
– Нет. Потом. Когда объяснитесь со своим женихом. Я все знаю. Папа мне, как всегда, все доложил, еще в Городе Полковников.
– Извините, Александр… Но мне хотелось бы знать, что именно вам доложил… ваш папа?
– Ну как – что? Что у вас есть жених, ваш коллега, археолог. И что вы собираетесь с ним, ну… расписаться. Как-то так…
– Я ему соврала.
– Что?
– Соврала вашему замечательному папе.
– Соврали? Вы? Чтобы он к вам… не приставал?
– Нет. Чтобы… он не увидел, что я в вас… влюбилась с первого взгляда.
– Ничего себе! – Мое лицо запылало. Кровь прилила к голове.
– Да. Когда вы отошли в сторонку с этим американским пилотом… ваш папа мне сказал, что у вас есть невеста. Мне стало обидно, до слез обидно, до истерики прямо. Хоть криком кричи. Мне в первую же секунду показалось, что мы с вами… в общем, что вся моя жизнь была только репетицией. Встречи. С вами. Александр.
– Может, перейдем на «ты»?
– Нет. Не надо. Я уже привыкла. И потом… Когда вы мне снитесь… или когда я мысленно с вами разговариваю… я уже давно говорю вам «ты».
– Я тоже…
– Скажите, у вас правда нет невесты?
– Нет, Таня.
– Господи… Как же я переживала, когда у вас в комнате, помните, еще в Городе Полковников, в общежитии, увидела ее фотографию! – всплеснула руками Таня. – У нее был такой изысканный разрез глаз, такие дивные волосы, как у актрисы. И я представила тогда как, должно быть, глубоко и преданно любит вас эта прекрасная незнакомка! Конкордианские женщины – они ведь действительно умеют любить. По сравнению с нашими, земными, для которых самое важное в жизни – это они сами, карьера или в крайнем случае дети, но никогда не сама любовь.
«А ведь в чем-то главном она права», – подумал я и вспомнил Риши. Однако не ко двору была Риши. Не ко двору.
– Таня, послушайте меня. Насчет общежития. То была не моя комната. В той комнате не было ни одной моей вещи. Не считая, конечно, одежды, – поспешно уточнил я. – И на той фотографии была изображена не Исса, моя невеста… покойная невеста, а жена лейтенанта Юхтиса, хозяина той комнаты. Кажется, ее звали Люда. Но я не уверен…
– Значит, это я все нафантазировала? – спросила Таня, хлопая мокрыми ресницами.
Я кивнул.
– Права была Тамила, когда говорила, что мне нужно… крепче стоять на земле! – печально усмехнулась Таня.
– А ваша Тамила… Она ничего не говорила вам обо мне? Ну, о том, что нужно… выйти за меня замуж? – с робкой надеждой в голосе спросил я.
И в этот момент, как и положено в старых авантюрных романах, со страниц которых как будто был списан наш безумный диалог и украдены наши нелепейшие, страннейшие недоразумения, из-за скособоченного катаклизмом угла ближайшего курятника показались фигуры возвращающихся товарищей.
Озабоченный Индрик, напряженный Борзунков, красный Перемолот, мрачно бубнящий Лехин, хлыщеватый Терен (Бертольд, как всегда, плелся последним). Все они казались злыми и усталыми.
Вот так всегда! Сейчас нас с Таней вновь захватит водоворот событий, в котором уже не будет места для доверительных нежных разговоров. Нам вновь придется стать бесполыми, наша застенчивость заставит нас держаться на расстоянии друг от друга и все время следить, бдительно и зорко, чтобы лишний раз любимого существа не коснуться. Индрик что-нибудь такое пошутит и с той секунды мы вновь будем служить той самой Идее, ради которой и я, и Таня были готовы отдать свои жизни.
– Скорее же, пообещайте мне, Таня, – прошептал я, ловя в ее обеспокоенном взгляде проблески того редчайшего света, который освещал ее лицо всего минуту назад, – что выйдете за меня замуж.
– Я подумаю, Александр, – сказала Таня нарочито громко.
Спустя полтора часа мы вышли к столице манихеев.
Признаюсь сразу – изумление мое не знало предела. И это не красивые слова.
Да, когда я впервые увидел Хосров, я тоже был поражен до глубины души. Я чувствовал себя чуть ли не единственным русским, которому повезло увидеть это. Раздувался от гордости, упивался экстазом. Мне точно так же хотелось снимать все, что происходит вокруг, на камеру, петь, смеяться и обсуждать каждый встречный мусорный бачок с товарищами – до хрипоты, до одурения. Впитывать, впитывать душой – каждую мелочь, каждое случайно долетевшее словечко, каждый неожиданный ракурс.
А еще по мощи своего воздействия созерцание возвышающегося впереди Большого Гнезда напоминало мое первое посещение Москвы, когда я, семилетний, вдруг почувствовал, стоя на смотровой площадке сто двадцать шестого этажа гостиницы «Союзная» – я больше, чем сын своей мамы, больше, чем ученик своего класса, я – часть великого народа, и мне, как и всякому русскому, принадлежит вся эта хрустально-стальная громадина, раскинувшаяся от горизонта до горизонта.
