из детства, когда он приезжал к бабушке и дедушке, сколько хотел рвал теплые, сочные ягоды, перемазывался в соке и живот надувался барабаном.
— За силу дружбы! - провозгласил один из казаров новый тост.
— За силу дружбы! - и снова вино лилось в глотки, а также мимо.
К такому тургайцы относились спокойно, считалось, что подобные возлияния угодны предкам, продолжавшим незримо наблюдать за потомками. Также во время особого дня тургайцы жгли еду и лили вино в пламя, дабы духи предков тоже вкусили разного.
— За пир в пятый день, когда сами небеса велели пировать!
— За пир!
— За небеса!
Лошадкин мысленно хохотнул над формулировкой, не слишком ли часто для пиров?
— За то, чтобы проклятые рабнеки сгинули навсегда! - крикнул кто-то пьяно, пробуя подняться.
Лошадкин с любопытством повернул голову, удовлетворенно отметил, что соседи крикуна тут же умолкли, побледнели и начали отодвигаться. Немного нелогично, конечно, с чего бы "небесам" устраивать резню тех, кто призывал истребить соседей, но в подобных делах редко думали головой. Особенно пьяной до изумления головой, ибо тургайцы и до этого выхлестали настоящее озеро вина и сожрали несколько стад, не считая, хлеба, овощей и фруктов, сладостей и прочего.
Словно все время вторжения рабнеков, казары не ели и не пили, думали тяжелые думы о городах.
— Они резали нас, а мы их отпустим?! - пьяный казар покачивался.
— Глава Урчая, владыка Михаил, - подсказал Кестат, - и ему предстоит лишиться власти.
— За то, что он позволил устроить там склад? - весело хмыкнул Лошадкин.
— Это случилось после захвата, вины его в том нет, но он сдал город почти без боя и тем открыл дорогу к столице, а также оставил стены и ворота целыми, рабнеки смогли укрыть там свои припасы. Ымкан едва не пал, в результате сдачи Урчая, хотя сам казар теперь кричит, что лишь следовал заветам небес и пытался не допустить резни.
Лошадкин еще раз улыбнулся, настолько все очевидно было в этой детской хитрости. Но тут же выяснилось, что в происходящем не все очевидно, так как пьяный казар вдруг уставился на него.
— Весело? Весело этим посланцам небес? С чего мы взяли, что они посланцы небес?! Ведь они безволосы!
— Второй посланец волосат!
— Но он подчиняется этому безволосому! - упрямо гнул свою линию пьяный.
Барлот сидел, хмуря брови, подавал какие-то едва заметные жесты. Во дворце началась возня, манопа донесла до Михаила крики раненых, звон оружия. Похоже, что-то тут творилось за кулисами, местные крутили свою политику, тут же встроив даже посланцев богов в интриги.
— Безволосые исчадия зла очаровали наших степных собратьев и затмили им разум! Теперь они затмили его и всем вам! - пьяный казар допил чашу, пролил на грудь и вскинул руки. - Под видом дружбы они поработят нас! Уже поработили, вы славите их и пьете в их честь, слушаете каждое слово! Мы должны убить их и тогда морок спадет! Тогда мы останемся свободны!
— Повелитель..., - снова наклонился Кестат, но Лошадкин вскинул руку.
Во-первых, ему не нравилось это интимное шептание, а во-вторых, манопа подсказала, что к залу для пиршеств стремительно приближаются живые, много живых. Пояс, оружие и броня были при Лошадкине, он всегда смог бы улететь и спастись, на крыше дворца дежурило два десятка птерахов. Огар тоже насторожился, и они обменялись через сеть сигналами об опасности, почти синхронно.
— Вперед, тургайцы! За свободу! - взревел пьяный казар.
Не меньше пятой части пирующих (а то и больше) вдруг вскочили, выхватили кинжалы и попытались ударить соседей. Часть убили, остальные успели откатиться, то ли еще не напились, то ли их предупредили. Десяток тургайцев в сверкающей броне сомкнулся перед Барлотом, насадил на копья трех казаров. Двери в зал распахнулись, пьяные (да полноте, пьяные ли?) мятежники взревели было радостно, но крик их тут же оборвался.
Вместо подкреплений внутрь вбегали тургайцы с знаками Барлота и с ними вышагивали хрокаги, мордахи и краглы. Они тащили с собой нескольких избитых в кровь, раненых тургайцев, похоже единственных выживших рядовых. Швырнули к ногам Барлота, скрутили казаров, которые еще пытались отбиваться, но не справились. Кто-то из них даже вонзал кинжалы в пузо и горло, словно репетируя пьесу о самураях.
— Вот так гибнет свобода! - прозвучал напоследок патетичный возглас и мятеж закончился, едва начавшись.
Барлот сидел с довольным видом, словно кот, добравшийся до сметаны. Волк, добравшийся до мяса? Как корректно должна была звучать трансляция поговорки, применительно к местным? В то же время, стало ясно, почему пьяного казара не осадили сразу. Почти наверняка подсылы Барлота нашептывали всем недовольным, что пора сменить казарада, провоцировали такое восстание, прямо на глазах у "посланцев небес".
Может Барлот и не блистал на поле боя, но вот в интригах он явно не одну лисицу съел.
— Прошу прощения у многоуважаемых посланцев небес, - поднялся Барлот, заговорил трезво и рассудительно, словно не пил до этого, - за то, что им пришлось стать свидетелями подобного зрелища. Не все способны сразу разглядеть величие небес, некоторых так и тянет к старым путям и вражде! Надеюсь, посланцы небес не будут возражать против того, чтобы мои тургайцы занялись восставшими?
— Не будут, - ответил за себя и Огара Лошадкин.
Резня - не резня, но как ни крути, эти горе-мятежники собирались их убить. Бросать ядерную бомбу на Ымкан за это не стоило, но и проявлять излишний гуманизм тоже. То, что Барлот провернул все это втайне от своих новых союзников, ну, Лошадкин не то, чтобы мог это понять, просто осознавал бесплодность своих претензий. Казарад наверняка рассыпался бы в уверениях, что не хотел беспокоить посланцев такими мелкими проблемами и надеялся разобраться без лишней крови, но эти мятежники, ну вы же понимаете и прочее в том же духе.
— Ай, хорошо! - вскричал Барлот. - Не будем печалиться, будем веселиться!
Немедленно набежали слуги, замыли крови, перестелили скатерти, притащили еще еды, которой хватило бы на половину Ымкана. Тягуче заиграли длинные дудки, застучали тургайские барабаны и появились танцовщицы. Волчицы - танцовщицы, не удержался от мысленной рифмы Лошадкин. Казары начали орать одобрительно, причмокивать, пускать слюни.
Выглядели волчицы... неплохо. Но в то же время перед глазами Лошадкина почему-то вставала Авия, которая точно так же вертела бедрами, махала хвостом и смотрела призывно. Да, его новая служанка умела смотреть призывно, так, словно Лошадкин был для нее всем, возлюбленным, ребенком, повелителем
