сидят... Носом клюют все.
Так что погрузив их всех в машину я отправился домой. Благо, что тут вообще рукой подать. Вообще-то и сами бы могли дойти. Если б силы ещё оставались.
А дома, вместо приподнятого настроения, как у меня (ну нашлись же! Живые!) или апатично-уставшего, как у ребят, нас встретили с откровенно похоронными рожами.
– Что случилось? - спросил я у мрачной Кирзы, встречающей нас со своим Вепрем в руках.
– Вика... Умерла. Прямо на столе во время операции. У Иринки истерика.
Уже в который раз ловлю себя на мысли, что вот кто бы мог подумать, но больше всего в мире нынешнего послековидного Постапокалипсиса мне будет не хватать детского психолога! Да-да, именно его! Или её - без разницы. Да, конечно, мне нужны любые специалисты. Энергетики, врачи, учителя, охотники... Список велик. Но именно психолог мне уже, в который раз, нужнее всего! В книгах постапа о людях этой профессии вообще редко вспоминают. И, если уж и пишут, то, как правило, с пренебрежением и, даже, презрением (сильнее достается только почему-то литературным критикам.) А на деле оказывается - самая востребованная специальность после такой катастрофы
Но где ж взять-то его? Нету! Приходится пытаться самому. И это вот - совсем не моё. И, не потому, что я такой туповатый. Нет, просто я... Гм, как бы это сформулировать-то? Закрытый, что ли? И свои чувства предпочитаю хранить в себе. (За исключением гнева или, наоборот, безудержного веселья. Их удержать, как правило, очень затруднительно и они прорываются, снося весь каркас самоконтроля.) А вот проявить к кому-то симпатию или сочувствие я катастрофически не умею. Ну с детства не приучен. У нас в семье все эти обнимашки, поцелуи, "я люблю тебя" были не то чтобы под запретом, но воспринимались как нечто нелепое и, даже, неприличное. Велик был шанс на свое "Я тебя люблю", сказанное матери, нарваться на её ответное: "Это что за телячьи нежности?" Так что ещё с раннего детства я привык не выносить свои чувства на всеобщее обозрение. Прятать их в себе.
И вот теперь пытаясь успокоить трясущуюся, рыдающую навзрыд девчонку, мне приходилось пересиливать себя. Умом-то я понимал, что именно это ей сейчас и нужно. Поддержка. Твердое плечо рядом. Кокон рук, отгородивший её от всего этого страшного мира, в котором можно свернуться в комочек и побыть маленькой беззащитной девочкой, где успокаивают и нежно гладят по головке.
Да, умом я все это прекрасно понимал. А вот заставить себя так поступить... Приходилось ломать себя. Ломать все эти выстроенные самим собой башни самоконтроля и сдержанности. Единственный плюс - не нужно было изображать ничего такого, чего бы я на самом деле не чувствовал.
Так что я заключил ревущую девчонку в кольцо своих рук, прижав её к груди, позволяя орошать своими слезами и невнятными попытками объяснения, а сам гладил её по голове и шептал какую-то успокоительную чушь. Слова были не важны. Нужно было дать возможность Малинке выплакаться. То, что шок слезами пошёл - это как раз хорошо. Выплачется, ослабеет, затихнет и потихоньку успокоится. Куда хуже было бы если она в ступор впала.
Плохо только, что времени всё это может занять немало. И не прервешься толком. Душевное здоровье моего главного медика мне важнее многих других задач. Многих, но не всех. Нужно было отводить ребят, до сих пор сидящих в засаде за Малиновкой. Всю ночь не просидят же. А отдыхать нужно. Впрочем, пусть подождут. Иришка важнее.
Слава богу, что все остальные вопросы смогли решить самостоятельно. Одинаково бледные Спица и Сова всё-таки смогли найти в себе силы и перевязать раненого Зуба. Башка утащил остальных мальчишек отдыхать. Кирза и Кобра несли караульную службу вокруг больнички, а Майя охраняла двух раненых пленных противников. Все при деле.
Впрочем, Малинка утихла довольно быстро. И часа не прошло. Она перестала бормотать и лишь, изредка всхлипывая, прижимаясь к моей груди, да, порой, резко вздрагивала всем телом, словно ее шибанул разряд тока. И через час, вроде, и вовсе уснула. Подхватив девчушку на руки - отнес в ее комнатку при больничке, где у нее была кушетка и уложил там, укутав в одеяло. Мотнув головой в её сторону Спице - мол, проследи, я спустился во двор. Нужно идти снимать засаду. Ночь уже на улице. Всё равно ничего сегодня уже не будет. А ребятам перед завтрашним лучше бы выспаться хорошенько.
До своих добрался быстро. Когда на машине - оно все рядом. Но стоило мне выйти, как Шрам, оставшийся за старшего, тут же кинулся ко мне с докладом.
– Противника не было. Но у нас это...
– Что?
– Эльба не в себе. Сидит, в одну точку смотрит и ничего не видит. У нее перед глазами рукой махаем - ноль реакции.
Да что ж ты будешь делать-то! Опять психолог нужен!
– Собирай ребят. На ночь на базу возвращаемся. И это... Кошака ко мне позови.
Шрам убежал. А я подошел к Эльбе. Девчонка явно была не в порядке. Осунувшееся лицо. Безвольно опущенные плечи. Бессмысленный взгляд. Подойдя к ней я осторожно потянул за автомат, который она держала у себя на коленях. Ничего. Никакой реакции. Она даже не заметила, что только что лишилась оружия. Как сидела, так и продолжала сидеть, таращась в пустоту. Девчонка в ступоре. Это плохо. Уж лучше бы ревела бы. Или болтала бы, не умолкая. У всех по разному стресс проявляется. И вот такой уход в себя - самый тяжелый случай. Нужно встряхнуть её. Заставить очнуться.
– Звал? - ко мне подошел командир "иностранного легиона"
– Да, - встрепенулся я. - Мы сейчас отходим. Продолжать будем завтра. Твоему отряду, как самому не пострадавшему, доверяется охрана дороги. Засаду эту можешь оставить. Отходи тоже. До Малиновки хотя бы. Там займешь домик по вкусу и тоже отдыхай. Но по сменам. Пост на дороге чтоб всю ночь стоял. Там уж сам решай как стоять будут. По одному или парами... Парами, наверное, надежнее. Меньше шансов, что уснут... Короче, я тебе разжевывать не буду - ты сам решай где и что. Но дорога должна быть под присмотром. Я, может, ночью подойду, проверю.
– Понятно, - недовольным голосом буркнул Кошак. Ещё бы ему довольным быть. Все отдыхать, а ему охранять. Ничё. Пускай не кривится. Итак его ребята от схватки откосили ,получается. Так что пускай отрабатывают. Я же вновь повернулся к потерянной девчонке.
– Эльба, - я тряхнул
