Вместо этого ребята полезли с автоматами на пулеметные гнезда, да еще и с запретом гранаты пользовать. Суки… какие же они все-таки суки… за свои кошельки толстые столичные уроды столько ребят в Грозном положили.
Николай уронил голову на руки и, всхлипнув, замолчал.
Деменко разлил остатки коньяка:
– Коль, давай еще по одной, и иди отдыхать. Мы с Иваном присмотрим за толпой. Хорошо?
– Договорились, – глухо ответил инструктор. – Вадим, ты ж меня понимаешь?
– Да, брат, понимаю, – сказал Деменко и посмотрел на меня. – Иван, у всех грехи есть. Страшные. Темные. И твоя беготня по бабам – это мелочь. Не выпячивай ее, прошу. Херня все это.
– Не буду, – стушевался я. Внезапно остро почувствовал, насколько ничтожны мои переживания по сравнению с теми же мучениями Коли. Что испытал я в жизни – и через что прошел он. Можно ли сравнивать? И тут я лезу с вопросами и сомнениями. Да пошло оно все!
Николай скрылся в спальне. Мы молча просидели еще часа два. Говорить не хотелось. Иногда то я, то Вадим подходили к окну и выглядывали наружу. Где-то раз в полчаса я набирал Машу. Сеть то оживала на несколько секунд, то снова впадала в кому. Даже интересно стало, что происходит со связью – то ли накрылись несколько базовых станций, то ли просто тысячи звонков перегрузили каналы. Если что-то с серверами в самом дата-центре провайдера, то еще долго не будет возможности дозвониться. Пока специалисты не доберутся до спятившей электроники и не вернут все в нормальный режим. Если, конечно, кто-то еще остался в живых из обслуживающего персонала.
Небо постепенно очистилось – ни одной тучки в зените. И было немного странно наблюдать бледные звезды, а в противовес им полупрозрачную муть, плывущую на пару этажей ниже. Разве что плотность дымки стала поменьше – сквозь нее уже просвечивали силуэты тел, лежащих на асфальте в неестественных позах.
Почти в самом зените быстро летела очень яркая звездочка – намного быстрее, чем планеты, как самолет, только без красных искорок сигнальных маяков.
Вадим безмолвно стоял рядом со мной. Разговаривать желания по-прежнему не было. Не потому что не о чем. А просто не хотелось тревожить тишину и странное спокойствие, накатившее, видимо, не только на меня, но и на психиатра. То ли так на нас коньяк подействовал, то ли просто нервы сдали после столь веселого вечера.
Вадим первым нарушил молчание:
– Глянь-ка, – кивнул на яркую звезду. – А все боялись, что на нас упадет. Как обычно, информационная сеть «одна баба сказала» дала сбой.
– Что упадет? – не понял я.
– Международная станция. А что это, по-твоему, летит так весело и ярко?
– Думаешь, она?
– Уверен. Больше нечему – такому яркому, да с такой скоростью.
– Плохой знак.
– Ага, – Вадим провел пальцем по стеклу, дохнул и дочертил перпендикулярную полоску. – Вот такой вот крестик на привычном мире и получается. Все сыпется, все падает.
– Хм, – тут я заметил нечто странное почти на горизонте. – Глянь-ка туда, видишь?
Далеко-далеко, чуть выше силуэтов домов, в небе величаво проплывали светящиеся зеленые и розовые ленты.
– Вижу, – недоуменно ответил Деменко. – Даже не знаю, что это. Но меня иллюминация не радует.
– Да меня тоже. В последнее время что ни случается, все предвещает задницу.
Стук, стук, звяк…
Вновь возник тот самый, пробирающий до мурашек звук каблучков на улице.
– Снова, блин, – прошептал Вадим.
Мы, не сговариваясь, осторожно встали на цыпочки и выглянули как можно дальше сквозь хрупкую защиту стекла. С пятнадцатого этажа в полутьме закоулков двора детали различались плохо. Но под фонарями уже почти развиднелось. Звук опять начал нарастать, вызывая инстинктивное желание забиться в угол, только чтобы неведомое не заметило, прошло мимо.
– Иван, глянь, – Деменко указал на зыбкое свечение, выбивающееся из кустов чуть в стороне от подъезда. У бордюра лежала женщина в светлом строгом костюме, одна нога все еще оставалась обутой, а вторая вывернулась босой пяткой наружу. Рядом валялась белая туфелька. Удивительно, но я с такой высоты увидел все четко-четко в ярком свете стоящего рядом уличного фонаря.
И оттуда, где пряталась кисть руки, из-под низких ветвей кустарника ритмично, в такт стуку каблучков вспыхивало голубоватое сияние.
– М-мать, – Вадим облегченно засмеялся. – Это же просто звонок мобильного. А я перепугался! Пойду женщин успокою.
Я остался на кухне один. Глянул с высоты на мерцающие отблески в кустах. И стал названивать Машке.
Молчание в телефоне.
Еще одна попытка.
Длинный гудок. Сорвалось.
И еще раз.
Короткие гудки.
Снова. Снова. Снова.
Если работает тот телефон, должен работать и мой. Или там симка другого оператора? В любом случае мне нужно знать, как там Машка, жива ли она. Сейчас это самое важное – все остальное мелочь. Прав отец. Как всегда, прав.
Не знаю, на какой попытке телефон отозвался длинными гудками.
Я замер.
Молясь, упрашивая, матерясь.
Надеясь, что гудки прервутся голосом, а не тишиной.
Пафосные аккорды Имперского марша отзывались головной болью. Лорд Вейдер нависал, глядя сверху вниз – впрочем, учитывая мой рост, по-другому бы и не вышло.
– To be, or not to be: that is the question, – заявил он, уставив на меня указательный палец.
Я пожала плечами:
– Whether 'tis nobler in the mind to suffer...
Сейчас уже и не вспомнить, зачем я в незапамятные времена выучила этот монолог – причем именно на английском. А зачем Ив когда-то вызубрил клятву Гиппократа на латыни? Производить впечатление недюжинной эрудицией, для чего же еще. Воистину тщеславие – любимейший из грехов.
– The slings and arrows of outrageous fortune.
С девушками у Ива срабатывало безотказно, но вряд ли Вейдер интересуется симпатичными судмедэкспертами.
– Or to take arms against a sea of troubles[41]… – я сбилась. Забыла, чтоб его. Что-то там было про «To die: to sleep…»[42] – но это дальше, а до того?
Вейдер чуть качнулся вперед, я запаниковала.
– And… well[43]...– а, черт с ним! – Сразить их противоборством. Умереть – уснуть и только, и…
– Незачет, – перебил темный лорд на чистейшем русском. Невидимые пальцы сомкнулись на горле, в глазах заплясали мушки, и я осела на пол, отчаянно пытаясь протащить воздух в легкие. Какой идиот первым придумал, что смерть от удушья легка и приятна? Сколько там времени проходит от начала до потери сознания – несколько минут? Вечность? Потом и этой мысли не осталось – только всепоглощающий страх.
– And
