Эволюция Генри - Владимир Алексеевич Ильин

По северо-западному радиусу заповедника Гранд Титон катил бело-синий додж рам восемьдесят восьмого года — свидетель тех давних времен, когда кому-то в городском совете было не наплевать на снабжение.

Патрульный Харрис стрельнул взглядом на юного пассажира рядом. Пройдет еще какое-то время, прежде чем он сможет пожаловаться сыну на власти, профсоюз, дребезжащую подвеску и получить что-то более внятное, чем «угу». Генри было одиннадцать, и его внимание занимал только сотовый с какой-то цветастой игрушкой на экране. Нескладный, худощавый ботаник с тяжелыми очками и толстыми линзами на переносице, в темно-синем свитере до шеи — куда более похожий на мать, которая бросила Харриса пять лет назад и исправно тянула алименты из кармана.

Но патрульный любил своего сына. И все два дня разрешенных судом встреч в месяц пытался быть рядом с ним. Даже сейчас — взял с собой на дежурство, уговорив диспетчера. Тот, впрочем, не сильно упирался.

— Как дела в школе, боец? — Бодро спросил Харрис.

— Нормально, — ответили ему, не отрывая взгляда от телефона.

— Хорошо, — сжал он руль крепче и коротко выдохнул, то ли от наступившей неловкости, то ли от беспомощности как-то расшевелить ребенка.

Харрис был крепко перед ним не прав — шесть лет назад он выпивал, и эти очки, вместе с сутулостью сына, были делом его слишком длинных рук. Так что к любви примешивалось еще изрядное чувство вины — оттого счета по алиментам оплачивались вовремя, а эти неловкие встречи, в которых было больше желания получить прощение, чем стремления увидеть, тяготили столь же сильно, как и радовали.

Но каждый раз, два раза в месяц, он спрашивал сына о делах в школе — получал «нормально» и начинал ждать часа, когда вернет ребенка матери.

Тренькнула смс на его потертом «айфоне» — девчонка из вчерашнего клуба интересовалась, как насчет встречи сегодня вечером. Настроение поднялось — хоть он и знал, что симпатичной мексиканке от полноватого сорокалетнего мужика нужен только вид на жительство в самой лучшей стране мира. Гражданство давало неплохие привилегии, и его «да» встретили кучей смайликов.

Патрульного вновь кольнуло чувство вины — радоваться этому при сыне… Впрочем, он купит ему мороженое или какую-нибудь пластиковую ерунду, которая сейчас популярна у молодежи.

— Диспетчер вызывает шестого. Харрис, прием. — Хрипло отозвалась массивная рация, зацепленная за крепления у центральной панели.

— Шестой диспетчеру, принимаю. Что там у вас? — Отозвался патрульный, уловив заинтересованный взгляд сына.

— На двенадцатой миле поваленные деревца и кровь на высоких ветках. Кажется, кто-то серьезно подранил лося. Прием.

— Понял вас, диспетчер. Выезжаю. — Вновь покосившись на оживившегося ребенка, ответил Харрис с непривычной серьезностью и официозом.

Так-то дело простое и рутинное — осень, у лосей гон и схватки до смерти. Проверить, что не браконьеры, а дальше природа сама разберется.

— Пристегнись боец и держись крепче. — Подмигнул он Генри, натягивая ремень безопасности.

А когда сын, спохватившись, суетливо засунул телефон в карман, дернул ремень и вцепился в скобу над дверью руками, Харрис поддал газу и лихо развернулся, выжимая из неплохой, в общем-то, машины всю ее басовитую мощь.

И сделал это не зря — рядом щурился при близких поворотах счастливый от азарта и ощущения сопричастности родной сын.

Лихая гонка по пустынной дороге завершилась за десяток минут, отозвавшись довольством и учащенным пульсом. Еще десяток секунд — пока машина остывала, стоя возле приметного столбика, за которым начиналась отметка двенадцатой мили — двое успокаивались, а осторожные переглядывания завершились неловкой улыбкой Генри.

— Дождись меня, я проверю, — отстегнулся патрульный, осторожно осматривая подлесок вдоль дороги.

Вот она — свежая просека, в десятке шагов. И еще одна по другую сторону, с каплями крови на бетонке — зверь пробежал тут насквозь, за счет массы и скорости игнорируя мелкий кустарник и деревца. Вернее, выламывая их мощной грудью.

Вышагнув на обочину, патрульный мельком глянул в кабину — а там сын с прежней отрешенностью и новым разочарованием тянулся к телефону…

— Боец, — Окликнул Харрис сына, почувствовав, как кольнуло сердце. — Могут быть волки, — со значением произнес он, возвращаясь, открыл багажник и достал оттуда ружье. — Прикроешь отца?

Рука Генри с телефоном остановилась, а сам он смотрел то на ружье, то на Харриса с волнительным неверием. А там и быстро-быстро сорвался с сиденья, лихорадочно отстегнув помешавший ему ремень безопасности, вылетел из машины и встал рядом, дыша глубоко и восторженно. Все его внимание было на тусклом вороненном стволе, перебегая на деревянные накладки к тусклому механизму спуска и обратно.

Харрис достал ружье, демонстративно зарядил три патрона в магазин, впрочем, не досылая в патронник. А затем потратил еще пару минут, показывая сыну, как держать и как целить.

— Перед выстрелом надо передернуть затвор, — обозначил Харрис движение. — Но только перед выстрелом! До этого даже палец на спусковой крючок не ставить.

Генри активно закивал, прижимая к себе ружье двумя руками.

— Потом постреляем, — подмигнул патрульный счастливому сыну и, пригласительно махнув ему рукой, направился к деревьям у дороги — не к просеке, где были видны следы крови, которые молодому смотреть нечего, а рядом с машиной. Тем более, что тут поросль редкая — легко пройти, а направление он запомнил.

Что Харрис ожидал увидеть? Скорее, он желал убедиться в отсутствии следов человека, азартно следующего за подранком — любой отпечаток на осенней земле просматривался отчетливо. Рация была перецеплена на пояс — с нарушителями разговаривать будут вызванные рейнджеры, дураков нет злить вооруженных людей.

Но а если, и скорее всего, он ничего не найдет — то будет здорово предупредить диспетчера, пройтись вглубь на десяток шагов и подыскать удобную прогалину, чтобы пострелять с сыном.

Со следами, тем временем, действительно оказалось неладно. Харрис даже приподнял руку, останавливаясь сам и придерживая неловко затормозившего ребенка за плечо.

Генри отважно повел руку к затвору, но его отец отрицательно повел головой.

— Какая-то ерунда, — медленно произнес он, глядя на десяток метров перед собой. — Смотри, видишь отпечатки копыт?

Ритмичные и глубокие, продавленные в земле, они читались точно от дороги и еще десяток метров — но еще немного, и складывалось ощущение, что лось то ли перешел на огромные прыжки в пять-семь своих обычных шагов, всякий раз неудачно падая и взрывая