Да, я часто обращался к телу мальчишки, как к постороннему человеку, и отождествлял его с тем ребенком, чей разум угас, вытесненный моим вторжением. Так в самом деле было легче терпеть муки и убеждать себя, что это все происходит не со мной. Что я просто невольный зритель жутковатого спектакля, пытающийся сохранять на своем лице маску невозмутимости.
— Ты как, Данмар? — Участливо поинтересовался палач. — У тебя выступила испарина. Может, все-таки расскажешь все, и мы закончим это?
— Нет-нет, мой друг, продолжай! — Немного осипшим голосом выдавил я из себя. — За твоей работой наблюдать сплошное удовольствие…
— Ну что за упрямец, — осуждающе поджал губы Хусин. — Дальше будет хуже, ведь это только прелюдия. Ну, давай же! Как ты создаешь молнии?
— Почти так же, как их рождают небеса, — ухмыльнулся я, украдкой переводя дух. — Ну что, ответ принимается? Мы закончили?
— Поражаюсь, откуда у тебя берутся силы паясничать, Данмар. Но я вынужден тебя кое о чем предупредить…
Палач неуверенно помялся, будто взаправду испытывал передо мной неловкость.
— Его Сиятельство приказал лишить тебя глаза, если к вечеру ты не заговоришь. Завтра второго. Через день — ушей. Потом настанет черед рубить пальцы, а за ними и запястья. Я буду укорачивать тебя вершок за вершком, пока не останутся лишь туловище и голова. Но и после этого я найду, что еще можно отрезать…
— У-у-у, — театрально протянул я, — звучит дерьмово, Хусин.
— Данмар, чтоб тебя! — Чертыхнулся мужчина, в сердцах стукая по пыточному столу. — Да что с тобой не так?! Ты разве не понимаешь, что такие увечья не сумеет залечить ни один даже самый искусный целитель?! Ты еще совсем юн, но обрекаешь себя на жизнь калеки! Неужели тебя это совсем не волнует?
— А что мне той жизни осталось? — Философски подметил я. — Иилий все равно прикончит меня рано или поздно. Причем, если я все выложу, то у него и вовсе не останется причин сохранять мне жизнь.
— Очень надеюсь, что до вечера ты изменишь свой выбор…
Клещи снова угрожающе клацнули металлическим клювом, а потом я, один за одним, лишился еще трех ногтей на своих пальцах. Но, как и обещал палач, это в самом деле было лишь вступление. Вскоре после этого он отложил инструмент и раскатал на столешнице впечатляющий набор всевозможных игл, зазубренных пилочек, крючков, ножниц и пинцетов. Затем всем этим многообразием он принялся тыкать в кровоточащее мясо, периодически прося меня одуматься и раскрыть секрет метания молний. Но я пока держался, еще ни разу даже не грохнувшись в обморок. И только льющийся градом с моего лба пот выдавал те непомерные для простого смертного усилия, которые я прикладывал для того, чтобы молча все это вытерпеть.
Уже не чая выбить из меня хоть кроху информации, Хусин выбрал из своего комплекта странное шило, острие которого было усеяно мелкими заусенцами. Он с ювелирной точностью стал ввинчивать его мне в палец под аккомпанемент моего шумного дыхания и чавкающих звуков. От усилий, которые требовались для сдерживания бунтующей плоти, потемнело в глазах, но разум все еще крепко держался за реальность.
— Я могу разрезать палец и осторожно вытащить это, — поделился палач, — либо начать вытаскивать его прямо так. Поверь, будет неприятно. Не передумал?
— Ну, если только неприятно, то потерплю, — улыбнулся я через силу.
— Выбор твой, Данмар…
Хусин потянул за рукоять, для полноты эффекта надавливая второй рукой на мой сломанный локоть, и ослепляющая вспышка боли фейерверком взорвалась в моей голове. Изображение в глазах поплыло, и если бы не удерживающий мою голову обруч, то я б уже рухнул лицом на бурый от впитавшейся крови стол.
Когда бурлящая пелена немного спала, и сознание прояснилось, то я обнаружил себя уже не в окружении холодных каменных стен, увешанных жуткими приспособлениями. Меня снова забросило в глухую чащу собственной души, аккурат напротив мрачного черного обелиска, который требовательно пульсировал, желая достучаться до меня.
Он словно бы шептал мне: «Давай разорвем этого жалкого человечишку на куски! Зачем медлить? Во имя чего терпеть? Мы же можем сделать это прямо сейчас…» Но я, игнорируя его посулы, подошел к краю полыхающей ямы своего источника и свесил ноги прямо над вырывающимися оттуда языками пламени. С первого дня я заметил, что истязания и абросовый дурман заметно притупляет их ярость и жар. Они становятся не такими уж нестерпимыми, как в остальное время, будто после долгой и упорной тренировки в лесу. Так может, пока выдалась минутка, стоит попробовать еще раз?
Приняв окончательное решение, я оттолкнулся и нырнул прямо полыхающую бездну, навстречу собственной душе и новой порции боли…
* * *
Возвращение в сознание было тяжелым. Ну просто неимоверно. Разлепить глаза оказалось сложнее, чем поднять гору. Но я, невзирая на все трудности, все же сделал это. И первое, что я увидел, это застывшее передо мной лицо какого-то незнакомца, держащего ладонь на моей голове, а из-за его плеча выглядывал до серости бледный Хусин.
— Данмар, ты в порядке?! — Тут же испуганно кинулся ко мне палач, едва увидев, что я открыл глаза.
— В полном, — со зловещей улыбкой ответил я, чувствуя, как энергия Искры заполняет мое измученное тело. Да-а… какая сила. Сила и вожделенный покой. Мир так прекрасен, когда тебя больше не сжигает внутреннее пламя, и даже стонущее от увечий тело не способно осквернить эту благодать. Я все-таки сумел! Усердный палач помог мне достичь такого уровня самоконтроля, что из медитативного транса меня выкинуло только тогда, когда я сам того захотел.
— А что, Иилий снова нарушил свой приказ и прислал целителя? — Насмешливо прошептал я. — Какое же шаткое слово у вашего императора…
— Помолчите юноша, — гундосым голосом пробормотал лекарь. — Вы мешаете мне вас лечи… Что-о-о?! Искра! Искра! Он призвал Искру!!!
Подорвавшись так, будто его ужалили в промежность, целитель понесся к дверям, сшибая все на своем пути. А я только еще больше подзадорил его, закружив по комнате воздушный вихрь, от буйства которого затрещали доски пыточных конструкций и зазвенели колыхающиеся цепи.
— Ты боишься смерти, Хусин? — Медленно повернул я голову к обомлевшему палачу.
— Я… я… не надо… не хочу… пожалуйста… — жалобно лепетал мужчина, не сводя с меня испуганного взгляда.
Он с нескрываемым ужасом следил за тем, как я распрямляюсь, легко разрывая сдерживающие меня путы. Лопнувшие кожаные ремни свезли мою кожу гармошкой и оставили после себя глубокие кровоточащие ссадины на запястьях, но я даже не поморщился.
— Как… невозможно… это просто невозможно! — Причитал тюремщик Иилия, с каждым мгновением съеживаясь все сильнее.
— Ты не ответил мне, Хусин, — строго напомнил я. — Ужель ты думаешь, что я спрашиваю тебя об этом просто так?
Выстукивая зубами неритмичную дробь, недавний мучитель посмотрел на меня с непередаваемой истовой мольбой во взгляде. Палач не верил, что я оставлю его в живых после всего того, что он со мной творил. Однако пока он судорожно подыскивал слова, должные пробудить в моей душе жалость, в узилище ворвался отряд бойцов, с длинными изогнутыми щитами и толстыми дубинками наперевес. Они моментально оценили обстановку и рассредоточились на две группы, быстро подбираясь ко мне вдоль стен и прячась за пыточными механизмами.
Глупцы. Как будто бы это их спасло, вознамерься я ударить по ним молнией… Будь моя воля, вы б все уже умерли.
Когда один из воинов на короткое мгновение выглянул из-за своего укрытия и встретился со мной глазами, то его охватила настоящая паника. Он со страху швырнул в меня свое увесистое оружие и, надо сказать, сделал это весьма метко с поправкой на гуляющий по темнице ветер. Я не посчитал нужным уворачиваться, а потому дубина зарядила мне прямо в бровь, отчего меня мотнуло назад, а в голове сразу же вспыхнуло маленькое солнце.
И стражи посчитали момент моего оглушения наилучшей возможностью для рывка, а потому бросились ко мне со всех ног, стоптав несчастного Хусина. Уже через половину секунды на меня посыпались со всех сторон удары дубинок, а я даже не мог поднять переломанных рук, чтобы защититься. Очень скоро солдаты сбили меня на пол и принялись в несколько рук так усердно заматывать цепями, что я ощутил себя жертвой огромного восьмилапого паука, угодившей в непробиваемый кокон. Не прошло и минуты, как мне стало тяжело дышать из-за металлической тяжести, давящей на грудь. Что уж говорить о попытках пошевелиться… Это ж какого испуга напустил я на Иилия и его подчиненных, раз уж они так отчаянно пытаются меня обездвижить?
