– Нет, милорд.
– Быть может, станешь беспокоить Кельга?
Антиквар посмотрел на гиганта, мучавшего его, с ужасом.
– Нет, милорд. Только к вам.
– Урок усвоен, – выдал свое заключение средний сын.
– Теперь мы можем его разделать? – оживился старший.
Язев мог бы сказать, какого шаутта тогда он терял время на обучение мертвеца, но промолчал. Протянул руку, и Невек вложил в нее кинжал, рукоятка которого уже была предупредительно обмотана лоскутом ткани, пропитанной ароматом лаванды.
Талед Гор полузадушенно пискнул:
– Я всего лишь хотел проявить верность вашей семье, милорд!
– Заткнись! – прошипел ему на ухо Ринстер. – Виси и слушай, если не желаешь отправиться на ту сторону.
– Верность… Ты проявил свою верность. Моему сыну. Но теперь он мертв. А ты жив. – Язев Эрбет стал медленно приближаться к нему. – Я нахожу это обстоятельство очень печальным, а ты прекрасно знаешь, что случается, когда я опечален.
Ему не нравился смрад, который исходил от этого человека. Кельг прав. Действительно свинья. Но он, как всегда, преодолел себя – и перерезал ремни, удерживающие запястья антиквара. Тот мешком плюхнулся на пол, рыдая от облегчения, пытаясь подползти и поцеловать ботинок.
Невек пресек эти поползновения, встав у него на пути.
– Ты жив только благодаря моей милости. Не забывай это, Талед. Второй раз я такой ошибки не прощу. И ты и вправду кончишь как свинья на бойне. Убирайся из моего подвала.
Не слушая захлебывающихся благодарностей, он направился прочь, сказав по пути Невеку:
– Верни этому слизняку одежду и вышвырни прочь.
Возле лестницы Ринстер подошел к отцу, подал ему руку, и тот оперся на нее, начав подъем на первый этаж. К началу каждой осени колени милорда Эрбета ныли и напоминали тому о преклонном возрасте. Он ненавидел свой недуг и принимал его как пытку, посланную ему Шестерыми непонятно за что.
– Стоило ли его отпускать? Надо было прикончить хряка! – прогудел Кельг с совершенно детской обидой. – Это было бы уроком для всех.
– Вот поэтому после моей смерти решать, что делать, будет Ринстер, а не ты! – жестко произнес Язев.
Он увидел, как окаменело лицо старшего сына от этого напоминания. Вздохнул. Подошел к великану, жестом приказал наклониться, взяв его голову обеими руками, притянул к себе и, забыв о грязи, поцеловал в лоб.
– Я люблю тебя. Ты мой первенец. Но что поделать, если тебе досталась вся сила и безрассудность, а Ринстеру… – Он не стал говорить «ум», хотя очень хотелось. – Ринстеру досталась осторожность и расчетливость. Ты – щит и топор нашего рода. Но если тебе дать волю, то ты порубишь всех, до кого дотянешься. Будешь править среди трупов, а мертвецы не могут платить деньги, служить и выполнять приказы.
– Я не собирался рубить всех. Только антиквара.
Язев терпеливо вздохнул и потрепал отпрыска по щеке, прежде чем отпустить:
– Когда ты убиваешь оленя в моем лесу, то кидаешь мертвую тушу в середину стада?
– Нет. Иначе они разбегутся и долго не появятся на этом месте.
– Вот так же с людьми. Талед не нищий и не тот безымянный прохожий на тракте, которого ты задавил лошадью семь месяцев назад. Антиквар богат, верен нам в силу своего умишки, и нет явных причин для его смерти.
– Иан мертв. Разве это не причина?
– У Иана ветер был в голове! – вспылил старик. – Он был дураком! Шауттом взятым дураком! Эти безудержные пьянки и шлюхи свели его в могилу!
Он перевел дух и сказал уже гораздо спокойнее:
– Но мальчик был моей кровью и плотью. Он мой сын, так же как и вы оба, а я не позволяю убивать моих детей безнаказанно.
Язев вошел в большой обеденный зал, сел за стол, накрытый ослепительно-белой скатертью, все еще хмурясь хлопнул в ладоши. Появились тихие слуги, поставили перед ним чашу с горячей водой, и он вновь вымыл и вытер руки. Затем придирчиво осмотрел нож и фужер, выискивая на них грязь и разводы.
– Мне только фруктов. Ринстер ничего не будет. Кельгу пива. Несите сразу две кружки, чтобы не бегать у меня перед глазами сто раз.
Пока накрывали, хозяин Тавера сказал, обращаясь к силачу:
– Жестокость это хорошо. Я не против нее. Но в свое время. И когда меня не станет, об этом времени предупредит тебя Ринстер. Самое глупое, что вы сможете сделать, это переругаться из-за того, чья задница должна сидеть на моем стуле. Я обоим желаю добра, но друг без друга вас порвут на части. Или Марки, или Веонты. Или люди герцога. Потеряете все. Понимаешь, Кельг?
Старший сын хмуро кивнул:
– Ты же знаешь, отец, что я не против. Деньги Ринстер считает лучше меня.
– Вот и хорошо. Тебя должны бояться, но знать, что ты не станешь ломать им черепушки без веской причины. Люди – это воск. После того как вы мнете его, они должны стекать к вашим ногам и благодарить за ту боль, что вы им наносите. Ну, теперь я вас слушаю.
Братья переглянулись, и Ринстер неохотно произнес:
– Обрадовать тебя нечем. Акробата пока не поймали.
– А владелец цирка?
– Кельг был очень убедителен, так что я с чистой совестью могу сказать, что тот ничего не знает, отец. Этот Тэо сбежал из его цирка в ту ночь, когда погиб Иан. Подбивал остальных артистов на бунт, пытался украсть деньги.
Язев скривился:
– Вся эта артистическая мразь годна лишь для увеселения черни. Воры, убийцы и жулики. Я говорил тебе, Ринстер, нельзя было отпускать цирк. Они могли что-то знать!
Тот помолчал, затем нейтрально произнес:
– Ты вроде доверяешь моему мнению. Никто не знает, где акробат.
– По роже Кельга видно, что он бы поспорил с этим утверждением.
– Могу отправить людей вдогонку. Они вернут их.
Милорд Эрбет сунул в рот виноградину, прожевал:
– На кой Скованный мне толпа клоунов? Нам нужен один канатоходец.
– Ты действительно считаешь, что именно он убил Иана?
Язев под взглядом сыновей выпил воды, промокнул губы салфеткой:
– Нет. Я так не думаю. С Ианом был Лок. А его готовил Невек. К тому же один плясун на веревке, даже самый ловкий, не справится со всеми. Видели, во что превратились тела? Там был кто-то еще. Акробат, вне всякого сомнения, замешан. Но мне нужен не только он. Все, кто это сделал. Поэтому так важно привезти его ко мне живым. Увеличь награду за его голову.
Кельг недовольно поерзал на стуле, но перечить не стал, хотя по его виду было понятно, он и так считает цену порядком завышенной.
– Его уже может не быть в стране, а мир большой, отец.
– Угу. Но в нем полно людей, которые любят деньги. И пока мы трое живы, сотни тех, кто зарабатывает мечом, в лепешку расшибутся ради семидесяти марок золотом. Что, Давек?
Последний вопрос был обращен к невысокому крепышу при мече, который вошел в обеденный зал. Начальник охраны милорда поклонился:
– Ваша милость, у дверей человек. Говорит, что желает видеть вас. Это по поводу циркача.
– Он привез его? – Пальцы Язева впились в подлокотники кресла.
– Нет. Но говорит, у него есть сведения.
– Впусти его. Однако предупреди, что, если он собирается водить меня за нос, я спущу на него собак.
Давек помялся, и господин Эрбет, заметив это, в раздражении спросил:
– Ну?! В чем дело?!
– Мутный он какой-то, милорд, – неуверенно произнес тот.
Несколько секунд висела звенящая тишина, так как Давек был не из тех людей, кто тревожится понапрасну.
– Я жажду подробностей.
Было видно, что начальнику охраны неловко.
– Он на первый взгляд не выглядит подозрительным, милорд. Приехал один. Из оружия только кинжал. Вежлив и хорошо одет. Как видно, из благородных. Но что-то в нем не так. Что – не знаю. Это просто чувство.
– Он местный?
– Нет. Точно не человек Марков или Веонтов. Кажется, из Савьята.
– За золото можно подкупить хоть чернокожего из Ума, – промолвил Язев. – Давек, пусть твои ребята возьмут арбалеты, встанут на верхней галерее. А ты сам проводи его к нам.
Кельг взял топор, отошел от стола к окну, встал так, чтобы быть в шаге от двери. Средний сын остался на месте, посмотрел на отца:
– Думаешь, будут неприятности?
– Нет, – сказал Язев Эрбет. – Но только глупцы пренебрегают щитом в бою.
Двое стражников в платьях слуг вышли на верхнюю галерее, держа арбалеты так, чтобы их не было видно снизу.
Давек появился почти сразу же после стрелков. За ним следовал незнакомец. Язев, потягивая из фужера воду, внимательно следил за незнакомцем.
Гость был высок, худощав и смугл, словно представитель морского народа лавов, проводящих всю свою жизнь на кораблях. Но к презренным морским бродягам этот человек явно не относился. Не та походка, не то поведение, не тот взгляд. Да и лавы обычно малы ростом и широки в кости.
Глаза у гостя оказались ярко-голубыми, необычными для столь смуглой кожи. Черные брови, жесткая сладка губ, прямой породистый нос. Волосы по традициям савьятцев были собраны в хвост, и в них вплетена белая узкая лента. На висках уже появилась седина, но милорд Эрбет затруднялся сказать, сколько человеку лет.
