КАЛЕЙДОСКОП
Научно-фантастические повести и рассказы
Современная фантастика не монотонна. Она пестра, как радуга, и так же плавно, как радуга, меняет цвета, переходя от реализма к самой буйной игре ума. Если бы мы попытались назвать семь основных цветов в спектре американской фантастики, то скорее всего нам пришли бы на ум имена Драйзера, Твена, Азимова, Бредбери, Саймака, Берроуза, По. А вот аналогичное семицветие для русской фантастики: Лев Толстой — Достоевский — Беляев — Ефремов — Алексей Толстой — Булгаков — Гоголь.
Каждый читатель или видит весь спектр целиком, или любуется узким диапазоном. Одним по нраву научная фантастика («сайнс фикшн»), другим — игра воображения («фэнтэзи»), третьим и четвертым — сказка или «космическая опера». Мировая фантастическая литература может удовлетворить любой вкус.
Один из рассказов выдающегося американского писателя Рэя Бредбери называется «Калейдоскоп». В нем описана трагическая ситуация: случайный метеорит распорол космический корабль, как стальной нож консервную банку. Космонавтов разбросало в разные стороны. Они несутся в безвоздушном пространстве подобно разноцветным рыбкам. Всей жизни осталось ровно столько, на сколько хватит кислорода в баллонах. Что будут делать эти люди в свои последние минуты? О чем говорить, думать, мечтать?
«Калейдоскоп» — так называется сборник научно-фантастических произведений, который вы держите в руках. Он посвящен не какой-то локальной теме — взаимоотношениям человека и робота, космическим приключениям, невероятным изобретениям или социальным проблемам. Сборник пестр по составу, каждый может легко разнести его составные части по различным участкам многоцветной радуги. Многие рассказы ворвались в нашу жизнь двадцать и тридцать лет назад, словно космические пылинки в атмосферу Земли. Они прочертили яркую траекторию, но не сгинули бесследно. Лучшие из них вошли в золотой фонд мировой научно-фантастической литературы. В сборнике вы увидите имена, от одного упоминания которых сладко замирает сердце любителя фантастики: Айзек Азимов и Рэй Бредбери, Клиффорд Саймак и Роберт Янг, Эдмунд Гамильтон и Гарри Гаррисон, Кобо Абэ и Иван Ефремов!
Однако первое слово скажем о Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Сейчас он — признанный классик советской литературы. Общий тираж романа «Мастер и Маргарита» далеко ушел за миллион экземпляров и на этом, конечно, не остановился. Влияние Булгакова несомненно испытали в своем творчестве братья Стругацкие. Без Булгакова вряд ли появились бы книги В. Орлова «Альтист Данилов», В. Краковского «День творения», О. Корабельникова «Башня птиц».
В. А. Каверин считает, что Булгаков развивал традиции Гоголя, Сухово-Кобылина и Салтыкова-Щедрина. «В „Мастере и Маргарите“, — пишет Каверин, — эта традиция вспыхнула с новым блеском… В романе действуют написанные с выразительностью Гойи силы зла, воплотившиеся в людей обыкновенных и даже ничтожных. Превращениям, чудесам, мрачному издевательству Сатаны над людьми нет предела. Но в самой слабости, с которой этому преступному своеволию противопоставлена простая история Христа, заложена основа нравственной победы».
«Мастер и Маргарита» — не единственное фантастическое произведение Булгакова. Сквозь толщу десятилетий уже пробились комедии «Иван Васильевич» (кстати, очень неплохо экранизированная) и «Блаженство», впервые напечатанная в журнале «Звезда Востока» в 1966 г. Летние книжки журналов «Знамя», «Октябрь» и «Дружба народов» за 1987 г. вернули нам повесть «Собачье сердце», пьесы «Адам и Ева», «Багровый остров». «Рукописи не горят», — булгаковский афоризм столь же верен, сколь лаконичен.
И вот «Роковые яйца». Повесть была опубликована в 1925 г. в журнале «Красная панорама» (в номерах 19–21 под названием «Луч жизни», в номерах 22, 24 появилось нынешнее название). Затем в альманахе «Недра» вышел расширенный вариант.[1] Повесть принесла писателю шумную славу и невероятные поношения. Маяковский, вернувшийся из поездки по Америке, рассказывал, что одна из местных газет опубликовала сенсационное сообщение под заголовком «Змеиные яйца в Москве». Это было изложение повести Булгакова, выданное за действительное происшествие. После 1926 г. рапповская критика повела по Булгакову «прицельный огонь» (по выражению критика В. Лакшина). Статьи были не только резки, но и оскорбительны. Писателя обвиняли в «зубоскальстве», «злопыхательстве», во враждебности к Советской власти. Где теперь эти критики, кто их помнит?
Однако пойдем по порядку. Все началось с того, что в 1921 г. в феодосийской газете появилась заметка. Местный корреспондент сообщал о появлении в районе горы Карадаг «огромного гада», то есть змея. На его поимку якобы была отправлена рота красноармейцев. Каких размеров был «гад», поймали его или он благополучно скрылся в пучинах Черного моря газета более не сообщала. Этот факт так бы и канул в Лету, если бы не жена Максимилиана Волошина Мария Степановна, признанный хранитель коктебельских обычаев и преданий. Она вырезала из газеты сообщение о «гаде», а М. Волошин отправил его в Москву Булгакову. Примерно так, по словам Вс. Иванова, было заронено зерно будущей повести.
В 1922–1925 гг. М. А. Булгаков сотрудничал во многих периодических изданиях: «Рупоре», «Гудке», «На вахте», «Красной газете», «Красном журнале для всех», «Красной панораме». Не потому ли в повести появляется журнальный волк Альфред Аркадьевич Бронский, сотрудник «Красного Огонька», «Красного Перца», «Красного Прожектора» и даже «Красного Ворона»?
Среди современников В. Маяковский и М. Булгаков слыли великими остряками. Как-то они встретились в редакции «Красного Перца». Михаил Афанасьевич сказал:
— Я слышал, Владимир Владимирович, что вы обладаете неистощимой фантазией. Не можете ли вы мне помочь советом? В данное время я пишу сатирическую повесть, и мне до зарезу нужна фамилия для одного моего персонажа. Фамилия должна быть явно профессорская.
— Тимерзяев! — немедленно ответил Маяковский.
— Сдаюсь! — с ядовитым восхищением воскликнул Булгаков.
Своего героя он назвал Персиковым.
Профессор Персиков, как и многие русские интеллигенты, революцию не принял. Однако эмигрантом не стал. Во время гражданской войны голодал и холодал вместе со всеми москвичами. Ругал бюрократов, нэпманов, но объективно работал во славу молодой советской науки. Его замечательный «луч жизни» принес бы стране многочисленные блага, если бы в дело не вмешались тупицы.
Повесть «Роковые яйца» была закончена в 1924 г., а события, описываемые в ней, относятся к 1928 г. Москву недалекого будущего Булгаков рисует в полурадужных, полуиронических тонах. Здесь и пятнадцатиэтажные небоскребы, и рабочие коттеджи, которые якобы решили жилищный кризис, здесь и точно схваченные «гримасы нэпа», которые писатель предвидел с великолепной прозорливостью.
В повести там и сям разбросаны приметы времени, хорошо знакомые Булгакову-фельетонисту. Например, куплетисты Ардо и Аргуев — это, конечно, хорошо известные старым москвичам Арго и Адуев. Под писателем Эрендорфом подразумевается И. Эренбург, автор фантастического романа «Остров Эрендорф». Булгаков был сторонником классического направления в драматургии, поэтому не воспринимал новаций В. Мейерхольда. В «Роковых яйцах» в шутливых тонах описан театр имени покойного Мейерхольда. Режиссер якобы погиб при постановке «Бориса Годунова» — обрушилась трапеция с голыми боярами. Это смешно и соответствует стилю постановок Мейерхольда.
В повести «Роковые яйца» Булгаков использовал старый прием: изобретение поворачивается против ученого. Такой прием применили Мэри Шелли в плохо написанной, но знаменитой повести «Франкенштейн», Жюль Верн, Герберт Уэллс, А. Толстой, Карел Чапек, Д. Уиндэм и многие другие. Однако силой своего таланта писатель изобразил мир настолько реально, что поневоле ввел в заблуждение американскую прессу.
Лучшие умы России восприняли повесть восторженно. 30 июня 1925 г. В. В. Вересаев писал М. Горькому на Капри: «Обратили ли вы внимание на М. Булгакова в „Недрах“? Я от него жду очень многого…» Однако Горький уже прочитал повесть. Первая реакция была положительная: «Остроумно и ловко написаны „Роковые яйца“ Булгакова». Затем он дал более критическую оценку: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он сделал конец рассказа плохо. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина» Максим Горький, видимо, прав. Однако если бы Булгаков попытался раскрутить сюжет с нашествием «гадов» на столицу РСФСР, то неизвестно как сложилась бы судьба всей повести.
Между тем в тридцатых годах бурное развитие советской фантастики было надолго остановлено. Произведения А. Платонова, А. Грина, А. Беляева лежали под спудом, сами авторы влачили полуголодное существование. Рапповская критика обрушилась на фантастическую пьесу В. Маяковского «Баня», немало поспособствовав гибели поэта. Подверглись репрессиям Владимир Киршон, автор фантастической пьесы «Большой день», и Вивиан Итин, написавший первую советскую утопию «Страна Гонгури». Расцвела так называемая фантастика «ближнего прицела», представителями которой стали В. Немцов, В. Охотников и им подобные. Их фантазия простиралась в буквальном смысле не дальше завтрашнего дня и по характеру была близка к производственному роману. Апостолы «мечты бескрылой, приземленной» не могли дать полноценной пищи для воображения подрастающему поколению. Дело усугубилось также полной изоляцией советского читателя от зарубежной фантастики. Сталинский «железный занавес» делал свое дело: мы ничего не знали об Азимове, Бредбери, Вайссе, Каттнере, Саймаке, первые книги которых появились в тридцатых годах.
