Нет, решительно не клеится у меня сегодня работа. Какая-то глухая тревога, предчувствие чего-то недоброго не дают мне покоя еще со вчерашнего утра.
Цефеиды, загадочные пульсирующие звезды… Какая все-таки увлекательная тема! Но я никак не мог начать сегодня вторую часть своего многолетнего труда о цефеидах. Три часа назад заложил в клавишный столик чистый кристалл для записей. Но на нем так и не появилось ни одного слова. Я всячески пытался освободиться от непонятного чувства тревоги и войти в привычный ритм. Но ничего не помогало. Работа не двигалась…
Наконец я встал и подошел к иллюминатору. Нажал кнопку — и внешняя, противометеоритная шторка отошла в сторону.
Засверкала многоцветная звездная пыль. Наша Галактика… Я любил часами стоять у иллюминатора и, вглядываясь в пылающую Галактику, в эту непрочитанную огненную книгу, чувствовать себя словно шагающим по межзвездным просторам.
Одним словом, вид Космоса приносил мне радость. Но сейчас… Сейчас Космос показался мне угрюмой и пугающей бездной. Чудилось, что с ледяной улыбкой сфинкса он смотрит на тщету жизни, на тщету усилий человека, вторгшегося на крохотном корабле в его безграничные холодные просторы.
И снова вспомнился Вир-Виан… Не знаю почему, но в последнее время я все чаще вспоминаю этого выдающегося ученого и странного мыслителя. Все чаще и чаще забредаю в сумрачные дебри его космической философии — философии ущербной, закатной и так соответствующей моему теперешнему подавленному настроению. Вот и сейчас, глядя в бездонную звездную пучину, я словно слышу шепот Вир-Виана: «Вселенная активно враждебна жизни… Жизнь — это крошечный водоворотик в огромном потоке звезд и галактик… А разум человека?.. Мертвая материя, безграничный Космос всегда торжест вует над разумом Вселенной, над мудростью человека — над этим зыбким и кичливым духом…»
Я закрыл внешнюю шторку иллюминатора и, чтобы освободиться от смутных, тревожных мыслей, снова сел за клавишный столик. Но не для того, чтобы продолжать свой научный труд. Нет, я решил писать нечто вроде дневника. Быть может, это занятие принесет мне облегчение, и я забуду о недобрых предчувствиях. Во всяком случае, попытаюсь разобраться в своих ощущениях.
Прямо против меня на стене тускло поблескивает экран внутренней связи. После квантового торможения связь расстроилась, и я был доволен, что никто не нарушит моего одиночества. Но, к моей досаде, экран вдруг засветился. На нем возникло лицо Рогуса. Больше всего мне не хотелось видеть именно его.
— Эо, капитан! — начал он виноватым голосом. — Как изображение? Я сейчас в кают-компании.
На своем экране Рогус не увидит и не услышит меня до тех пор, пока я не включу связь с этой стороны. Что делать? Быть может, не включать? Но я все же протянул руку к правому краю столика и нажал кнопку. Рогус обрадовался, увидев меня.
— Чего вы хотите, Рогус? — нетерпеливо спросил я.
— Извините, капитан. Я исправил внутреннюю связь и хотел проверить, как она работает. Вижу, что все в порядке.
И он улыбнулся. Удивительная улыбка у Рогуса — простодушная, как у ребенка, получившего удовольствие. Но она мне почему-то не понравилась с самого начала, с первого дня межзвездного полета, а сейчас показалась еще неприятней.
— Спасибо, Рогус, — сухо поблагодарил я. — Не ожидал, что так быстро наладите связь. Вы хороший бортинженер.
Положив палец на кнопку, я хотел уже выключить связь, как вдруг подумал: «Сэнди-Ски… Каким он мне сейчас покажется — таким же необычным и чуждым, как вчера, или нет?»
— Сэнди-Ски в рубке внешней связи? — спросил я.
— Да.
— Позовите его.
На экране возник улыбающийся Сэнди-Ски. И такое дружелюбие было написано на его крупном и выразительном лице, что я невольно улыбнулся в ответ. Тут же внутренне упрекнул себя: как я мог заподозрить в чем-то Сэнди-Ски!
— Эо, Тонри! — радостно приветствовал он меня.
— Эо! — воскликнул я. — Что нового на экране внешней связи? Как видна планета Голубая?
— Плохо, — вздохнул Сэнди-Ски. Улыбка на его лице погасла. — Вся освещенная часть Голубой затянута облаками. Видимость отвратительная. Пока веду наблюдение за другими планетами.
— Как только улучшится видимость, позови меня.
— Хорошо, Тонри. А ты, я вижу, начал вторую часть своего труда о цефеидах?
— Да.
— Успешно?
— Успешно, — ответил я, смутившись: я впервые солгал своему другу.
— Отлично, дружище. Не буду мешать.
Сэнди-Ски выключил связь. Его лицо затуманилось и исчезло с экрана.
В моей каюте снова наступила тишина. Лишь со стороны кормы доносился едва слышный гул планетарных двигателей. Чистый и ровный, он свидетельствовал об их отличном состоянии. Вообще на корабле все благополуч но. И все же мое сердце снова сжала тревога. Ощущение неведомой опасности, гнетущее чувство чего-то недоброго вновь охватило меня.
Что же, собственно, произошло? Почему я стал избегать членов экипажа и чего-то бояться? Пожалуй, с этого Сэнди-Ски все и началось. Вернее, с одного случая в рубке внешней связи. Было это утром 8-го дня 109-го года Эры Братства Полюсов — знаменательного дня в нашей жизни. В этот день мы приблизились к окраине планетной системы — цели нашего полета. Кибернетический пилот корабля, используя всю мощь двигателя, очень быстро погасил межзвездную, субсветовую скорость до межпланетной. Мы же в это время, одетые в специальные скафандры, спасались от перегрузки в магнитно-волновых ваннах и висели там в паутине силовых полей. Если бы звездолет не был оснащен тормозными устройствами и магнитно-волновыми ваннами, наше торможение затянулось бы на годы…
Когда заработали планетарные двигатели и корабль перешел на межпланетную скорость, мы выползли из ванн. Именно выползли, устало и ошалело оглядывая друг друга. Даже в ваннах, опутанные защитными силовыми полями, мы чувствовали удушливую, свинцовую тяжесть невероятной перегрузки.
Члены экипажа разбрелись по своим каютам. Лишь один Сэнди-Ски остался в кают-компании. Растянувшись в мягком кресле, он проговорил:
— Отдохну и здесь.
У меня же было много дел. Да и чувствовал я себя, пожалуй, всех бодрее. Я уселся в глубокое кресло перед пультом управления и по приборам долго следил за работой всех агрегатов корабля. Торможение почти не отразилось на показаниях приборов. Все было в норме. Молодец все-таки Рогус, хороший, знающий бортинженер. Затем по приборам и по гулу, доносившемуся со стороны кормы, я тщательно проверил работу планетарных двигателей.
