В конечном счете это тебе, Кирби.
Ты никогда по-настоящему не поймешь космос, если не родился там. Хотя, вероятно, ты сможешь к нему привыкнуть.
Ты никогда не сумеешь по-настоящему полюбить землю планеты, если ты родился на орбитальной станции. Даже Землю и ту не сумеешь полюбить. Она покажется тебе чересчур большой, перенаселенной людьми; и так странно стоять на ней, между тобой и небом – ничего, никаких преград. И все предметы, которые ты не смог удержать в руках, падают.
Но люди Земли продолжают летать в космос, а люди космоса – на Землю. И каждый такой перелет изменяет человека, и эти изменения порой носят необратимый характер.
Жизнь не закончилась в двадцатом веке. Да, на нашей планете произошла ужасная катастрофа, следы разрушения стали составной частью пейзажа; на протяжении почти всего следующего столетия они настолько подавляли человека, что и заботы о хлебе насущном, и мысли о будущем как-то отошли у людей на второй план.
Многие, хотя и не большинство, полагали, что единственная реальная возможность выживания человечества заключается в том, чтобы, покинув Землю, обосноваться на орбитальных станциях-комплексах, где население, кстати, к началу восьмидесятых годов двадцать первого века приближалось уже к полумиллиону человек. Казалось, что с этих станций, с этих автономных Миров человечество сможет начать новый отсчет своего времени, причем начать – словно с чистой страницы, не сковывая себя рамками земной поверхности и атмосферы. Так думали большинство обитателей этих Миров, да и кое-кто из жителей планеты тоже.
Люди привыкли к слову «Миры», употребляя его в обиходе, но вовсе не собираясь подчеркивать какую-то особую степень независимости Миров от Земли и не вкладывая в это понятие некий потаенный высший смысл. Некоторые из орбитальных комплексов, например «Салют» или «Учуден», являлись обыкновенными колониями поселенцев, сохранившими абсолютную лояльность по отношению к государствам, что вывели их на орбиту. Другие Миры оставались верны корпорациям, построившим космические комплексы, – таким как «Беллкам» или «Скайфэк». Население одной из станций оставалось верно Церкви.
Всего существовал сорок один Мир. Их размеры варьировались от крошечных и тесных научно-исследовательских лабораторий до гигантского Ново-Йорка, давшего приют сразу четверти миллиона человек.
Ново-Йорк был политически независим, по крайней мере на бумаге. Но после сорока лет непрерывного экспорта с Земли энергии и других ресурсов он попал в сильную материальную зависимость от Соединенных Штатов Америки, и особенно от штата Нью-Йорк. Так продолжалось до 2010 года, до тех пор, пока сравнительно небольшим космическим заводам типа «Девона», его второе название «О’Нейл», вдруг не улыбнулась удача. Добыча металла в космосе стала обходиться так дешево, что Ново-Йорк смог легко компенсировать затраты на потребляемую энергию и во многом их перекрывать. Два кита легли в основу процветания Ново-Йорка: пеносталь, и, как ни удивительно, туризм.
Фортуна явилась людям в образе астероида, называемого Пафос, в недрах которого и возник Ново-Йорк, – именно освоение Пафоса позволило астронавтам склонить чашу весов в свою пользу.
Пафос – №1992 ВН – был маленьким, по космическим меркам, астероидом с орбитальным циклом в девять лет. Раз в девять лет он приближался к Земле на расстояние 750 000 километров, что составляет примерно полмиллиона миль. Это была железо-никелевая глыба, практически чистая сталь.
Короче говоря, в руки «текло» двести пятьдесят триллионов чистой стали. В 2001 году орбитальная станция вышла на перехват Пафоса и легла на его поверхность. В последующие девять лет сотни тщательно рассчитанных ядерных взрывов тихо гремели внутри астероида, подправляя его орбиту до тех пор, пока он наконец не изменил её, приблизившись к Земле. Потом, с 2010 года в небе над Северной и Южной Америкой засияла новая «звезда», она горела ровно и ярко, даже ярче, чем Венера.
Бомбы, которые на протяжении девяти лет рвались внутри планетоида, корректируя его траекторию, были шарообразными, и это дало побочный эффект – внутри планетоида образовались пустоты правильной формы. Когда Пафос «прибыл на новое местожительство», его сердцевина оказалась полой, что дало возможность людям поселиться внутри астероида. Понятно, что теперь Пафос вращался вокруг оси куда быстрее, чем любой другой астероид, в результате чего внутри Пафоса возникла сильная искусственная гравитация.
Мощные ядерные заряды, с помощью которых удалось увести Пафос с его родной орбиты на новую, были предоставлены Ново-Йорку Соединенными Штатами – их инженеры сняли боеголовки с устаревших ядерных бомб, после того как в минувшем веке завершилась гонка вооружений, – в обмен на договор, по которому Ново-Йорк обязывался вести дела с США в режиме наибольшего благоприятствования. Один процент всей стали, добываемой в Ново-Йорке, ежегодно в течение тысячи лет поставлялся Соединенным Штатам бесплатно, тогда как все без исключения остальные страны должны были платить.
Ново-йоркцы запломбировали на Пафосе входные отверстия, закачали в полую сердцевину воздух, завезли сюда воду, почву с Земли и сельскохозяйственные растения, провели электричество; они создали великолепный пейзажный ландшафт, сочетающий в себе элементы дикой природы и парковой зоны. Люди стали обживать астероид. Поначалу это были инженеры и шахтеры-первопроходцы, чьи гигантские машины выгрызали сталь из цельной глыбы прямо под мягкой зеленой травкой и дремучим лесом. Игра стоила свеч, в стали нуждались все: и страны, и корпорации, выводящие новые орбитальные станции в космос. Само собой, девяносто девять процентов всей добываемой стали ново-йоркцы продавали землянам по цене земного металла. Из-за очень низкой стоимости солнечной энергии, используемой при буксировке металла, транспортировка космического груза на любую орбиту обходилась буквально в гроши.
Шахтеры проработали на Пафосе около года, а потом к ним присоединились инженеры-строители, перед которыми стояла задача построить в туннелях, шахтах и пещерах уникальный город. Ново-Йорк должен был разбить собственный Центральный парк, но этот парк имел бы для города куда большее значение, чем Центральный парк для Нью-Йорка, ибо на станции создавалась единственная в своем роде зеленая «отдушина» для людей, проводящих большую часть жизни в стальных пещерах.
