Вячеслав Назаров - Синий дым

Вячеслав Алексеевич Назаров

СИНИЙ ДЫМ

1. ВТОРОЕ ТАКСИ

сыну Юлию

Будильник пропел вовремя, и Нина отчетливо слышала его голос, но когда она наконец нашла в себе силы открыть глаза, за окном уже стояла сиреневая бледность, а светящиеся часы на потолке показывали без пятнадцати четыре.

Номер гостиницы бережно хранил всю сумятицу вчерашнего заселения: два огромных чемодана парили над полом прямо посреди комнаты - конечно, она забыла выключить антигравы! - этюдник примостился в кресле, а тарелки так и остались после ужина неубранными.

Юрка спал, свернувшись калачиком, и из-под большого пледа торчал только сладко посапывающий нос.

"Пусть спит", - решила Нина и, стараясь не шуметь, начала торопливо собираться. Она поймала самый большой чемодан, который неуклюже пытался увернуться, и щелкнула застежкой антиграва. Чемодан, обретя вес - а в нем было не меньше центнера - плюхнулся на пол так, что тарелки на столе звякнули.

Юрка сразу проснулся.

- Уже утро, мам?

- Утро, Юрочка, утро. Вставай.

В чемодане все было не так, как она укладывала перед полетом. Нужные вещи куда-то исчезли, а под руки лезла разная дребедень. Скоро все содержимое оказалось на полу, и только тогда Нина вспомнила, что Юркина амуниция - в другом чемодане.

А часы насмешливо зажигали все новые и новые цифры.

Об аккуратности нечего было и думать. Выложив самое необходимое, Нина кое-как затолкала в отделения остальное и закрыла замки. Чемоданы весело подпрыгнули и закачались над полом.

- Сынок, ты меня не будешь провожать. Я опаздываю.

Юрка сидел на кровати и таращил сонные глаза, пытаясь вспомнить, куда он поставил ботинки. Слова матери не сразу дошли до него, и он переспросил:

- Мы опаздываем?

.- Да, Юрочка, я поеду в порт одна. Будь умницей. Папа прилетит завтра утром. Кушай хорошо. Гуляй только около юстиницы, никуда сам не езди. Не балуйся с автоматами.

Наставлений было много, а времени не оставалось, поэтому Нина чмокнула сына в щеку, стараясь не замечать, как закипают в его глазах слезы обиды.

- Это... Это нечестно, мам. Ты же обещала.

- Я опаздываю, милый. Ты же большой мальчик. Ну не надо. Прости свою маму. До свидания. Я скоро вернусь. Что тебе привезти?

Юрка мгновенно оценил ситуацию и примирительно пробурчал:

- Дельфиненка. Живого. Я научу его говорить.

Спорить было бесполезно, и Нина только махнула рукой.

На часах было ровно четыре.

Такси летело по Курортному проспекту так, что сосало под ложечкой, а цветы магнолий вспыхивали в темной зелени неожиданными выстрелами.

Нина, выдвинув из переднего сидения столик и зеркало, наскоро причесывалась. В зеркало была видна бледно-желтая лента дороги, стремительно несущаяся назад, плотная самшитовая изгородь по обе стороны, а за нею темные шпалеры островерхих кипарисов. Дорога в этот час была пустынна, за зеленью не видно было домов и казалось, что машина летит не по центру огромного курортного города, а по дикому субтропическому лесу, который каким-то чудом пересекла широкая пластиковая тропа.

За деревьями блеснул шпиль морского вокзала. Нина критически оглядела себя, поправила прядь и, уже убирая зеркало, заметила сзади еще одно такси, идущее на такой же сумасшедшей скорости.

Описав лихой полукруг по площади, машина вклинилась в плотное каре электромобилей, выстроившихся у причала. Второе такси остановилось неподалеку.

Причалом владела шумная толпа.

Сочи в эти месяцы напоминает сказочные города Александра Грина. Когда-то, в середине двадцатого века, это удивительное место чуть не превратили в гигантскую оранжерею. Обсуждали даже проект огромного пластикового колпака, который предохранил бы чуткие субтропики от погодных причуд соседнего умеренного пояса. Уже вздыбились над поникшими кипарисами прямоугольные хребты высотных гостиниц, уже выстроились пальмы в унылый солдатский строй вдоль однообразных раскаленных улиц, вокруг сиротливых, постриженных и побритых скверов...

К счастью, победили противники "околпачивания". Вспучились под яростным напором трав разграфленные асфальтовые дорожки и рассыпались в прах. Утонули в буйном цветении похожие на утюги здания санаториев. И старый город, пахнущий нагретой солнцем галькой, рыбой и морем, остался диковатым и гостеприимным.

Может быть, именно поэтому тянуло сюда туристов со всех концов света. Не комфортабельные ванны Мацесты, не проржавевшие эскалаторы, вмонтированные в острые профили скал, - влажное дыхание дикой и щедрой природы влекло сюда. Люди ехали за тридевять земель не в благоустроенную больницу под открытым небом, а к самой жизни, взлохмаченной и непокорной.

И если суждено родиться единому международному языку - он, пожалуй, родился именно в Сочи, в августе, под шелест волн и шорох платанов. Потому что любой лингвист станет в тупик перед тем неповторимым экстрактом из всех языков и наречий, на котором объясняется летом многонациональный "город Солнца".

Пестрота цветов кожи, пестрота одежд, пестрота улыбок...

И вот сегодня весь этот пестрый поток хлынул ранним утром на причал, оттеснив репортеров с хитроумной аппаратурой. Невозможно было понять, кто отплывает, кто провожает, кто, узнав о предстоящей экспедиции, просто пришел посмотреть, послушать, потолкаться в прощальной суете.

Это было похоже на огромный веселый праздник под бледным продрогшим за ночь небом, которое уже начало золотиться с востока, со стороны старого, давно заброшенного маяка. Два чопорных англичанина в белых бедуинских накидках пытались по очереди приподнять друг друга, чтобы оглядеться. Рослый седой негр по-мальчишески подпрыгивал, опираясь на плечи рыжего скандинава. Молоденький телерепортер, потерявший всякую надежду пробиться сквозь толпу, обреченно опустил в землю объективы своей камеры и плачущим голосом повторял: "Пресса, пресса". Пружинные антенны на его шлеме качались печально, как кисточки шутовского колпака.

И надо всем этим - ровный гул с неожиданными всплесками смеха. Гул, когда полушепотом на всех языках говорят несколько тысяч человек сразу.

- Разрешите... Товарищи, ну пропустите же, я опаздываю! Внушительные чемоданы Нины действовали безотказнее любого пропуска-люди сразу догадывались, что это один из членов экспедиции. Опечаленный репортер оживился и застрекотал камерой, а несколько "добровольцев" начали расчищать дорогу, пробуя перекричать толпу, по крайней мере, на восьми языках. Но толпа была бесконечна, и ей стало казаться, что вообще не существует ни моря, ни пирса, ни белого борта "Дельфина", а только спины и лица, спины и лица, и этот ровный, закладывающий уши гул. И трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы рядом каким-то чудом не оказался сам профессор Панфилов.