Нина Никитина вошла в большой прохладный вестибюль. На его пороге кончалась власть климата, времен года и суток. Бушевала ли над Ленинградом зимняя вьюга, или беспощадно палило июльское солнце, в новом здании Института экспериментальной медицины был свой постоянный климат с твердо установленной температурой и влажностью. После уличного зноя начисто отфильтрованный воздух освежал, как морской бриз.
Никитина огляделась вокруг: лифт-экспресс («Первая остановка на десятом этаже»), слева — медленно ползущий вверх пологий эскалатор, прямо — широкая мраморная лестница. Нина решительно двинулась к лестнице. Кабинет Зайцева был на десятом этаже, но ей хотелось выиграть время: еще немного подумать перед тем, как дать окончательный ответ…
Нина Никитина — аспирант, еще не имеющий звания кандидата биологических наук, — должна сегодня до некоторой степени решить свою судьбу: будет ли она работать с профессором Сугубовым. «Друзья-соперники», как их называют, оба крупные ученые, оба работают в одной области: над «узловой» проблемой медицины — проблемой долголетия, но у каждого своя школа, свое направление… И какие разные у обоих характеры!
Нина охотно пошла бы к Лаврову, но друг ее Семен Зайцев настойчиво советует работать со своим шефом — Сугубовым.
— Лавров — мечтатель, а Сугубов прочно, обеими ногами стоит на земле.
Нина медленно поднимается вверх, этаж за этажом. Ей видны длинные светлые коридоры, серо-серебристые двери с надписями: «Сывороточно-вакционный отдел», «Отдел физиологии», «Лаборатория по изучению лучей», «Отдел микробиологии»…
Бесшумно прокатились электровагонетки с оперированными больными. Мелькают фигуры в белоснежных халатах.
Но вот и десятый этаж. У двери кабинета Зайцева маленький микрофон.
— Семен, можно?
— Нина? Входи, входи!
В кабинете темно. Только на большом столе, перед которым сидит Зайцев, одно за другим вспыхивают матовые стекла. Рядом — медицинская сестра, а перед нею — маленькая лампочка, освещающая только одну страницу тетради.
— Сейчас кончаю. Садись, Нина.
Зайцев занят «обходом» больных своего отделения. На матовых экранах появляются то кривая температуры и давления крови, то изображения пульсирующего человеческого сердца и дышащих легких. Одновременно слышатся удары сердца, сердечные шумы, легочные хрипы. Хитроумные приборы дают возможность видеть движение сосудов, рельеф слизистой оболочки желудка, печени и желчного пузыря, спинного и головного мозга…
Быстро мелькают анализы крови, мочи, выделений желез внутренней секреции. В несколько минут организм человека открывает перед врачом свои сокровеннейшие уголки.
Как ни слаба еще врачебная опытность Никитиной, она прекрасно понимает, что на небольших матовых экранах возникают и исчезают изображения органов старых людей: старческие, уставшие, расширенные сердца и легкие, склеротические сосуды, гипертрофированные простаты… Целый ряд болезней, порожденных преждевременной, патологической старостью.
— Ну, вот и все!
Зайцев быстро выключил аппараты. Экраны погасли, открылись металлические шторы, солнечный свет залил комнату. Зайцев дал сестре несколько дополнительных указаний и, широко улыбаясь, повернулся к Никитиной.
— Еще раз здравствуй, Нина! Подсаживайся поближе.
Зайцев и Никитина — друзья с детства. Зайцев на шесть лет
старше Нины. Он высок, худощав, черноволос.
— Ну, как решила? Сугубов или Лавров? Конечно, Сугубов? Да?
— Видишь ли…
— Так ты еще не решила? Колеблешься? Неужто опять повторять все сначала? Ну, слушай же…
* * *
В вестибюль вошел высокий, плечистый молодой человек с усами и остроконечной бородкой. На нем белый костюм, широкополая шляпа — панама.
Швейцар принял шляпу.
— Здравствуй, Миша. Когда рыбу удить поедем?
— В выходной день, Леонтий Самойлович.
— Профессор Лавров здесь?
— Нет еще.
Молодой человек взглянул на свои часы-браслет.
— Так. Ну, смотри, чтобы все было готово. Полетим на Чудское озеро. — И направился к лифту.
— Здравствуйте, Леонтий Самойлович, — поздоровался с ним научный сотрудник. — На последней олимпиаде в парке были?
— Нет, я теперь все свободное время за городом пропадаю. А кто победил? Разумеется, Самохин! Ведь это я указал ему настоящую дорогу. Раньше парень увлекался выжиманием тяжестей да бросанием диска!.. Ознакомился с особенностями его ног, с их строением, с влечениями самого Самохина. «Послушайте, товарищ Самохин, — говорю я ему, — да ведь вы самой природой созданы для бега и прыжков». Самохин послушался моего совета, а теперь, видите, в мировые чемпионы выходит.
Сугубов (это был он, известный профессор Сугубов) вошел в лифт, сел в удобное кресло, нажал кнопку и быстро понесся вверх.
Тем временем в вестибюль вошел новый посетитель — бодрый, жизнерадостный старик с большими нависшими усами. Казалось, все его лицо излучало улыбку. Улыбались голубые глаза, улыбались морщинки вокруг глаз, улыбались усы. Глядя на это румяное, оживленное лицо, молодой швейцар невольно улыбнулся.
— Здравствуйте, товарищ Лавров! — весело воскликнул он.
— Здравствуйте, маэстро! — ответил профессор и шевельнул правой бровью. — Когда реванш?
— Через выходной день, Иван Александрович, если вы свободны, — ответил «маэстро».
Швейцар был одним из лучших мастеров шахматной игры и нередко состязался с Лавровым.
— Почему не в следующий? — спросил Лавров.
— В ближайший выходной едем на рыбную ловлю с Леонтием Самойловичем.
— Вот и попадете под дождь за измену шахматам!
— Дождь нам не страшен, Иван Александрович. Мы с Леонтием Самойловичем закаленные рыболовы и охотники.
— А он здесь?
— Пришел.
— Точен, как всегда. А меня в пути девочка задержала. Маму, изволите ли видеть, потеряла. Ну, пришлось покататься с ней на моем электромобиле. Хорошо хоть скоро маму нашли… Так через выходной день у вас на квартире?
Лавров поднялся на десятый этаж. Он шел по широкому светлому коридору, и все встречные уже издали начинали улыбаться, как будто ожидая, что профессор вот-вот отпустит одну из своих обычных шуток.
Никитина до последней минуты колебалась… Отлично, так и запишем!
— Я воспользовался тем, что вы здесь вместе, Иван Александрович и Леонтий Самойлович. Мне хочется, чтобы вы совместно решили один вопрос. Суд Соломона, так сказать. Вот эта аспирантка…
