Роджер Желязны
Пролог к "Козырям Рока"
Это почти что просто. Поворот, глиссада, двойная петля…
Стена — неровная, не совсем вертикальная. Вверху — проем.
Карабкаться вверх.
Это уже не так просто. Голова кружится. Слабо, потом сильнее, словно на верхушке высокого дерева. Вспышка. Тьма. Снова вспышка и снова тьма, и снова, нестройно, неритмично. Глаза болят. Все двоится, расплывается…
Конец подъема. Не доверяя глазам, вытянуть руки, проверить ощупью. Да, тут действительно развилка — выбор дальнейшего пути.
Наклониться. Голову в один проход, в другой. Тихая мелодия кажется отчетливее в том, что слева. Нырнуть туда. Уже определенность.
Вверх и вниз. Подниматься и спускаться. Снова тьма и вспышки, только вспышки все ярче, а тьма все непрогляднее.
Все вокруг незримо плывет, движется, оставаясь на месте. Пол под ногами шатается, стены и потолок пульсируют, сжимаясь и расширяясь. Споткнувшись, восстановить равновесие и снова споткнуться…
Следующий поворот. Звуки усилились. Именно звуки, это никакая не мелодия; так, шум, наложение нескольких тем сразу.
Карабкаться. Спускаться. Проход сужается, дальше надо ползти.
Движение-без-движения все интенсивнее. Иногда — кружить на одном месте, иногда — падать в бездонную пропасть.
Вспышки ввинчиваются в череп. Боль порождает видения. Лица. Силуэты. Очертания. Пламя. А может, и не видения?
Слабая пульсация на левом запястье.
Сколько это уже длится? Одежда изодрана в клочья, царапины и порезы не болят, но кровоточат.
Колодец. Соскользнуть, неведомо как приземлиться на ноги. Вокруг взрывается смех, безумный, нервный. Свой собственный смех.
Звуки нестерпимо громкие. Звонница колоколов-демонов. Волны диких, неслаженных вибраций пробирают до костей.
Думать больно. Нельзя останавливаться, нельзя возвращаться, нельзя и сворачивать в сторону, где шум мягче. Это смерть. Отсечь лишнее, оставить только одно: вперед.
Снова пульсация на запястье и слабое шевеление…
Снова карабкаться. Мышцы налиты тяжестью. Стиснуть зубы. Все словно в воде, движения медленные, а сил тратится уйма.
Дымовая завеса жутко сопротивляется. Продавить ее всем телом, это занимает вечность. Миг облегчения — и новая преграда. Всего их шесть, и каждая труднее предыдущей.
Подбородок заляпан кровавой слюной, но он доползает до стены. Комната — та самая, куда он когда-то вошел. Стена — противоположная. В глазах туман, никак не сосредоточиться на этом маленьком сгустке тьмы…
— Ты дурак.
Какое-то время он разбирает слова. Впитывает их смысл. Сил ответить уже нет.
— Везучий дурак, — тьма обернута вокруг собеседника словно крылья, или это и есть крылья? — Ты еще не созрел для Логруса. Я и не думал, что в ближайшие годы ты сумеешь его осилить.
Веки смыкаются сами собой. Узор только что пройденного пути всплывает перед внутренним взором — обрывок огненной паутины, что плещется на ветру.
— …дурак: не подготовил клинка, чтобы зачаровать его… или зеркала, чаши или жезла, чтобы скрепить собственную магию. Нет, все, что я здесь вижу — кусок веревки. Тебе следовало выждать. Подучиться, подкопить сил. Ты что-то сказал?
Встать. Безумные огоньки пляшут в глазах.
— Время пришло. Я был готов.
— Но шнурок! Удача висельника!..
Шнурок, сияя, захлестывается у темного на глотке.
По приказу хозяина хватка ослабевает. Кашель — темный восстанавливает дыхание; кивает, бормочет:
— Ну если так… может, ты и знал, что делал. Время действительно пришло? Ты уходишь?
— Да.
На плечи падает темный плащ. Во фляжке булькает вода.
— Держи.
Пока он пьет, шнурок обвивается вокруг его запястья и пропадает.
— Спасибо, дядя, — говорит он, сделав несколько глотков.
Темный качает головой.
— Горяч же ты. Весь в отца.
