Ноэл Меерхоф просматривал список, решая, с чего начать. Как всегда, он положился в основном на интуицию.
Меерхоф казался пигмеем рядом с машиной, а ведь была видна лишь незначительная ее часть. Но это роли не играло. Он заговорил с бесцеремонной уверенностью человека, твердо знающего, что он здесь хозяин.
— Гарри Джонс, член масонской ложи, — сказал он, — за завтраком обсуждал с женой подробности вчерашнего заседания братьев-масонов. Оказывается, президент ложи выступил с обещанием подарить шелковый цилиндр тому, кто встанет и поклянется, что за годы семейной жизни не целовал ни одной женщины, кроме своей жены. «И поверишь ли, Эллен, никто не встал». — «Гарри, — удивилась жена, — а ты-то почему не встал?» — «Да знаешь, я уж совсем было хотел, но вовремя спохватился, что мне страшно не пойдет шелковый цилиндр».
Меерхоф подумал: «Ладно, проглотила, теперь пусть переварит».
Кто-то окликнул его сзади:
— Эй!
Меерхоф стер это междометие из памяти машины и перевел цепь в нейтральную позицию. Он круто обернулся:
— Я занят. В дверь принято стучать — вам что, не известно?
Против обыкновения Меерхоф не улыбнулся, отвечая на приветствие Тимоти Уистлера — старшего аналитика, с которым он сталкивался по работе не реже, чем с другими. Меерхоф насупился, словно ему помешал чужой человек: его худое лицо исказилось гримасой, волосы взъерошились пуще прежнего.
Уистлер пожал плечами. На нем был белый халат, руки он держал в карманах, отчего на ткани образовались вертикальные складки.
— Я постучался. Вы не ответили. А сигнал «Не мешать» погашен.
Меерхоф что-то промычал. Сигнал и вправду не был включен. Поглощенный новым исследованием, Меерхоф забывал о мелочах.
И все же ему не в чем было себя упрекнуть. Дело-то важное.
Почему важное, он, разумеется, не знал. Гроссмейстеры редко это знают. Оттого-то они и гроссмейстеры, что действуют по наитию. А как еще может человеческий мозг угнаться за сгустком разума пятнадцатикилометровой длины, называемым Мултивак, — за самой сложной на свете вычислительной машиной?
— Я работаю, — сказал Меерхоф. — У вас что-нибудь срочное?
— Потерпит. Я обнаружил пробелы в ответах о гиперпространственном…— С некоторым запозданием на лице Уистлера отразилась богатая гамма эмоций, завершившаяся унылой миной неуверенности. — Работаете?
— Да. А что тут особенного?
— Но ведь… Уистлер огляделся по сторонам, обведя взглядом всю небольшую комнату, загроможденную бесчисленными реле — ничтожно малой частью Мултивака. — Здесь ведь никого нет.
— А кто говорит, что здесь кто-то есть или должен быть?
— Вы рассказывали очередной анекдот, не так ли?
— Ну и что?
Уистлер натянуто улыбнулся.
— Не станете же вы уверять, будто рассказывали анекдот Мултиваку?
Меерхоф приготовился к отпору.
— А почему бы и нет?
— Мултиваку?
— Да.
— Зачем?
Меерхоф смерил Уистлера взглядом.
— Не собираюсь перед вами отчитываться. И вообще ни перед кем не собираюсь.
— Боже упаси, ну конечно, вы и не обязаны. Я просто полюбопытствовал, вот и все… Но если вы заняты, я пойду.
Нахмурясь, Уистлер еще раз огляделся по сторонам.
— Ступайте, — сказал Меерхоф. Он взглядом проводил Уистлера до самой двери, а потом свирепо ткнул пальцем в кнопку — включил сигнал «Не мешать».
Меерхоф шагал взад-вперед по комнате, стараясь взять себя в руки. Черт бы побрал Уистлера! Черт бы побрал их всех! Только из-за того, что Меерхоф не дает себе труда держать техников, аналитиков в механиков на подобающей дистанции, обращается с ними, будто они тоже люди творческого труда, они и позволяют себе вольности.
«А сами толком и анекдота рассказать не умеют», — мрачно подумал Меерхоф.
Эта мысль мгновенно вернула его к текущей задаче. Он снова уселся. Ну их всех к дьяволу.
Он активировал соответствующую цепь Мултивака и сказал:
— Во время особенно сильной качки стюард остановился у борта и с состраданием посмотрел на пассажира, который перегнулся через перила и всей своей позой, а также тем, как напряженно вглядывался он в океанскую пучину, являл зрелище жесточайших мук морской болезни. Стюард легонько хлопнул пассажира по плечу. «Мужайтесь, сэр, — шепнул он. — Я знаю, вам кажется, будто дело скверно, однако, право же, от морской болезни никто не умирал». Несчастный пассажир обратил к утешителю позеленевшее, искаженное лицо и хрипло, с трудом произнес: «Не надо так говорить, приятель. Ради всего святого, не надо. Я живу только надеждой на смерть».
Как ни был озабочен Тимоти Уистлер, он все же улыбнулся и кивнул, проходя мимо письменного стола девушки-секретаря. Та улыбнулась в ответ.
«Вот, — подумал он, — архаизм в двадцать первом веке, в эпоху вычислительных машин: живой секретарь! А впрочем, может быть, так и нужно, чтобы эта реалия сохранилась в самой цитадели вычислительной державы, в гигантском мире корпорации, ведающей Мултиваком. Там, где Мултивак заслоняет горизонты, применение маломощных вычислителей для повседневной канцелярской работы было бы дурным вкусом».
Уистлер вошел в кабинет Эбрема Траска. Уполномоченный ФБР сосредоточенно разжигал трубку; рука его на мгновение замерла, черные глаза сверкнули при виде Уистлера, крючковатый нос четко и контрастно обрисовался на фоне прямоугольного окна.
— А, это вы, Уистлер. Садитесь. Садитесь.
Уистлер сел.
— Мне кажется, мы стоим перед проблемой, Траск.
Траск улыбнулся краешком рта.
— Надеюсь, не технической. Я всего лишь невежественный администратор.
Это была одна из любимых его фраз.
— Насчет Меерхофа.
Траск тотчас уселся, вид у него стал разнесчастный.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен.
Уистлер хорошо понимал недовольство собеседника. Уполномоченный ФБР Траск руководил отделом вычислительных машин и автоматики департамента внутренних дел. Он решал вопросы, касающиеся человеческих придатков Мултивака, точно так же, как эти технически натасканные придатки решали вопросы, касающиеся самого Мултивака.
Но гроссмейстер нечто большее, чем просто придаток. Даже нечто большее, чем просто человек.
На заре истории Мултивака выяснилось, что самый ответственный участок
— это постановка вопросов. Мултивак решает проблемы для человечества, он может разрешить проблемы, если… если ему зададут осмысленные вопросы. Но по мере накопления знаний, которое происходило все интенсивнее, ставить осмысленные вопросы становилось все труднее и труднее.
