Михаил Лапиков - Чепай

Из всех наших мы, Че, самые вредные, других таких нет. Бурашка и Гевара мне свидетелями, в тот момент Ваша Покорная ощущала себя разве что самой полудохлой.

С пробуждением вообще как-то сразу не заладилось. Голова трещала как с хорошего похмелья, в глаза острыми ножами впивались косые лучи света, тело нещадно ломило. Попытка встать закончилась ничем — только захрустели под руками вдребезги разбитые приборы, а предплечье резануло болью.

Правый глаз решил не открываться вообще. Левый полузаплыл. Да и увидел он такое, что Ваша Покорная всерьёз призадумалась, не стоит ли быстренько потерять сознание обратно.

Из руки торчал длинный, с ладонь, узкий обломок дорогой фарфоровой тарелки. Неглубоко воткнулся, но кривая борозда шла через всё предплечье. Рана вполне убедительно кровила.

Чуть дальше застыла на измятой скатерти огромная багровая лужа. Судя по капусте и картошке — борщ. Кое-где из багрового месива торчали комки пасты и мясные тефтели — второе. Мирная идиллическая картина — Ваша Покорная напилась и обрушилась под стол вместе со всем его содержимым. С пятнадцати лет ничего такого не случалось. Впрочем… ну, дорого, ну, грязно, зато вряд ли фатально.

Ага. Щазз. Следующим предметом в поле зрения попала смуглая волосатая кисть руки с уже иссиня-белыми обломанными ногтями. Тонкая стрелка дорогих механических часов какой-то швейцарской фирмы безразлично отмеряла секунду за секундой. Рука заканчивалась прямо за ними — рваными лохмотьями кожи с обломком кости.

Кажется, меня вырвало.

В любом случае, когда у Вашей Покорной вернулось хоть какое-то подобие сознания, осколок тарелки оказался уже в другой руке, а борозду на предплечье кое-как пережимала относительно чистая льняная салфетка.

Несколько шагов на подламывающихся ногах — и перекошенный набок вагон-ресторан закончился месивом изогнутых металлических балок, расщепленных досок и выбитых заклёпок. Остро пахло горелым металлоломом, отбивными, свежими огурцами и… порохом?

Неторопливая попытка обернуться послала мир вокруг под откос. С головой точно случилось что-то нехорошее. Блэк-ауты определённо превращались в дурную привычку. Очередное неприятное пробуждение выплюнуло меня посреди неглубокой грязной лужи. Жутко болели разбитые коленки. Левый носочек вместо радужного в полоску стал неопознаваемого буро-серого оттенка со щедрой россыпью мелких дыр. Конечно же, без малейших намёков о том, куда подевался кроссовок. Обувь на правой ноге, для разнообразия, отыскалась на своём законном месте — правда, с почерневшими шнурками и обгорелыми пузырями на оранжевом пластике декоративных вставок.

На загорелой коже тут и там багровели свежие царапины.

— Эй, — глотка пересохла, и вместо слов получалось какое-то неразборчивое карканье. — Ау! Кто-нибудь!

За спиной трещал и плевался искрами разбитый вагон-ресторан. Несколько таких же разбитых и перекошенных вагонов протянулись вдоль насыпи и дальше. К бездонно-голубому летнему небу поднимались несколько столбов чёрного дыма.

Мучительная попытка обойти разбитые вагоны изрядно затянулась. Отвечать на крики так никто и не торопился. Земля под ногами оказалась перепахана так, будто здесь всласть покаталась танковая рота.

— Эй! — под ноги чуть не угодило изломанное человеческое тело, и пришлось торопливо шарахнуться в сторону, чтобы не пройтись босой ногой по луже подсохшей крови.

Сознание Вашей Покорной незамедлительно решило, что с него хватит, и отправилось в одном ему известном направлении.

Вернулось оно так же внезапно, как и уходило — возле одинокой деревянной сараюшки, маленькой и чудовищно разящей элитным сортом чая "Лапсанг Сучонг". Ваша Покорная опиралась на стену здоровой рукой, и, судя по всему, раздумывала, тошнить на босую ногу или всё-таки отвернуться немного в сторону.

Отвернуться.

Заодно решилась и загадка с запахом — по соседству ненавязчиво громоздился приличный штабель уже пропитанных дёгтем железнодорожных шпал. Он чаем и пах.

Ну, по совести, это сам чай обладает неповторимым и устойчивым запахом жидкости для пропитки железнодорожных шпал. Сначала Вашу Покорную это и привлекло, а потом оказалось, что и без эпатажа чай вполне себе ничего.

Брат поначалу тоже кривился, что я пью "эту гадость", а сам через месяц только его и хлестал. Даже на День Святого Валентина как-то целую коробку мне подарил, фунта на четыре, первый раз на Таиланд мы тогда слетали, что ли…

Брат.

Вот после этого на меня и накатило по-настоящему.

Семён звал меня Сучкой, Ваша Покорная отвечала ему Хомяком. Русские азиаты вообще прискорбно часто этим и заканчивают. Я не про демаркационную линию с идеологическими разногласиями, хотя в этом нам тоже равных давно уже нет — с тех самых пор, как немцы решили, что с них достаточно и прикрыли свою лавочку с поездками в метро по загранпаспорту. Я про внешность. Низенький, пухленький, щёки в два раза шире ушей. Хомяк и есть. В маму дома только я и Вероника, остальные, похоже, от самок бульдога подброшены во младенчестве. И ведут себя тоже…. соответственно.

Вот как засядет чучело это на кожаном диване ценой в две моих зарплаты в одних семейниках и дырявом тельнике, стропорезом на босой ноге подравнивает ногти, а потом чуть ли не в зубах тем же стропорезом ковыряет, и в сотый уже раз гонит про то, как их в Чечне свои же миномётчики в поле накрыли, и кто сколько от этого в штаны кирпичей отложил, и какой занятной формы те кирпичи получились…

Послал же бог родственничка.

Он про службу кроме этих баек ничего почти не рассказывал. И так любой желающий в сауне посмотреть может — где стреляли, где резали, а куда так, шрапнелью отлетело.

Увы, корень не задет, по каковой скорбной причине регулярные перебои с кровоснабжением мозга на характере братца сказываются далеко не лучшим образом. Но даже когда он думает низом, его шутки дальше безопасных, пусть и обидных, подколок не заходят. Не заходили, то есть. Ни разу.

Затащить меня в декорацию с танкового полигона, дать по голове, и оставить внутри мишени даже по его понятиям выглядело перебором.