Роберт Кроми - Бросок в пространство

Тем, кто сопровождал меня в далеких путешествиях, я с особенной радостью представляю ученика. Вместе с ним я только что сам совершил путешествие — путешествие рискованное и фантастическое. По пути он поведал мне немало интересного. Лично я предпочел бы, возможно, больше подробностей, больше фактических сведений и цифр в отношении изумительных явлений, встретившихся нам. Но головокружительная скорость нашего путешествия не способствовала скрупулезным исследованиям — никто ведь не принимает в расчет зыбь, оценивая силу прилива.

Вслед за этим кратким предисловием я предлагаю всем, кто на это осмелится, совершить путешествие в Стальном Шаре. Конечно, предстоит «страшный риск», но бояться им нечего; их проводник искусен и храбр. Они могут без всякой опаски довериться ему. Он их не подведет.

— Наконец-то движется! Мак Грегор, право, движется! — Ну и пусть движется на здоровье. Очень рад. Наступила минута молчания. Затем Мак Грегор опять заговорил своим беспечным тоном, составлявшим такую странную противоположность с дрожащим голосом его собеседника:

— Послушай, Бернет, выйди хоть на минуту из своего колдовского вертепа, будь полюбезнее. Подумай: ведь я уж больше трех лет не видел твоего лица, глубокомысленный ученый. Оставь хоть на миг свою штуку, что у тебя там задвигалась, дай на себя посмотреть!

— Ради Бога, подожди немножко, — раздался опять взволнованный голос из комнаты, соседней с тою, в которой сидел Мак Грегор. Не вовремя попавший гость встал и с нетерпением начал ходить по комнате. Услышав его шаги, занимавшийся в смежном помещении заговорил испуганно:

— Прошу тебя, Александр, не входи ко мне, ты можешь поплатиться жизнью. Один неосторожный шаг — и ты погиб.

— Еще бы я вошел к тебе! — с досадой пробормотал Мак Грегор. — Точно я не знаю, что наступи я у тебя на какую-нибудь пружину или задень головой за проволоку, скобку, пуговицу, ну, словом, за какую-нибудь там батарею, что ли, и ты, и я, а с нами и половина квартала взлетим на воздух. Не так страшно войти в львиную берлогу, как в кабинет к ученому.

Проговорив недовольным тоном свою тираду, м-р Мак Грегор уселся на низеньком диванчике перед камином, яркое пламя которого придавало веселый оттенок уютной комнатке, где он находился, и, закурив трубку, начал терпеливо ждать, пока к нему выйдет эксцентричный хозяин. Ему приятно было сидеть или, вернее, полулежать с прищуренными глазами, курить, прислушиваться к странным пощелкиваниям, шипениям и словно маленьким взрывам, раздававшимся в соседней комнате, и следить взглядом за голубыми, красными и белыми огоньками, порой мелькавшими тенями сквозь занавеску, которою была задернута дверь. Холодный прием, ему сделанный, не удивлял и не сердил, а скорее забавлял его: это было так похоже на Бернета.

«Странный человек!» — думал он, пуская в камин густые клубы дыма. — «Я только что приехал в Лондон из Тибета, где три года занимался исследованием неизвестных местностей, причем газеты раз двенадцать, по крайней мере, заявляли, что я погиб. Прихожу к моему лучшему другу, а он запрещает мне под страхом смерти подходить к нему близко! Нечего сказать, гостеприимная встреча, но это понятно: он, должно быть, теперь изобретает что-нибудь. Скоро он очнется от научного чада и тогда найдет время мне обрадоваться, а пока мне здесь очень удобно ждать его».

Размышляя так, он задремал было, но раздавшийся в соседней комнате звук заставил его поднять голову. Это было не то отрывистое восклицание, не то рыдание, затем все затихло, слышно было за занавеской только тяжелое прерывистое дыхание ученого. Мак Грегор начал прислушиваться и с грустью подумал:

«Бедный Бернет, каким славным товарищем он был в Кембридже. Он уморит себя в своем вертепе».

«Вертеп» Бернета был действительно одною из тех лабораторий, куда люди входят в одну дверь в качестве сырого материала и откуда выходят в другую совершенными машинами с сохранением, впрочем, всех своих составных частей, кроме души, которая обыкновенно придавливается и затаптывается в прах в этом процессе.

В этой комнате Генри Бернет провел лучшие годы своей жизни. Он затворился в ней лет двадцать назад, будучи еще крепким, здоровым молодым человеком с косматой головой, которая и тогда уже была, как казалось многим, чересчур велика для его роста. Теперь он вышел из этой комнаты, когда наконец удосужился выйти, чтобы встретить своего приятеля, согнутым, исхудалым человеком средних лет, с головою, которая, несмотря на жидкие волосы, казалась чудовищно громадною в сравнении с его истощенным, словно скомкавшимся, телом.

— Ну, как поживаешь, Бернет? — спросил Мак Грегор, с беспокойством вглядываясь в его истомленное лицо.

Странный хозяин не подал руки гостю, даже не поклонился ему. Он дрожал всем телом, по-видимому, весь охваченный каким-то только что пережитым им, весьма сильным, впечатлением. Подойдя в приятелю, он проговорил прерывающимся голосом, едва переводя дух от волнения:

— Мак Грегор, ты приехал как нельзя более кстати!

— Вижу, — заметил посетитель иронически. — Я уж час как дожидаюсь здесь тебя.

— Да, Мак Грегор, — продолжал Бернет, по-видимому, не обратив внимания на слова приятеля, — я очень благодарен тебе, что ты посетил меня именно сегодня вечером.

— Не стоит благодарности. Ты уж чересчур гостеприимен, — сказал Мак Грегор, хладнокровно принимаясь опять набивать трубку. Бернет между тем подошел к столу, где стоял графин с водой, налил себе стакан и выпил его залпом, затем вынул из кармана платок и начал вытирать им сначала лоб, а потом свои влажные дрожащие руки.

«Он положительно рехнулся», — подумал Мак Грегор. — «Нужно будет увезти его хоть на месяц куда-нибудь на морской берег».

Между тем ученый вдруг подошел к нему и проговорил торжественно:

— Александр Мак Грегор, пойдемте со мной в мою лабораторию.

Это церемонное обращение к закадычному другу еще более утвердило Мак Грегора в предположении, что голова у его приятеля не совсем в порядке.

— Нет, дружище, уж избавь меня от этого, — проговорил он опасливо, — я не особенно труслив, но… но, право же, я боюсь твоих проволок, пружинок и всей прочей твоей чертовщины. Я непременно наступлю у тебя там на что-нибудь и тогда пиши пропало.

— Не бойся, теперь нет опасности, пойдем!