Рэй Брэдбери - Кто смеется последним

Звали его Эндрю Рудольф Джеральд Весалиус, и был он гением от бога: писал философские трактаты, занимался статистикой, создавал оперы в духе великих итальянцев, сочинял любовную лирику и немецкие баллады, проповедовал веданту, входил во властные структуры округа Санта-Барбара и вообще умел быть верным другом.

В последнее трудно поверить, тем более что в то время, когда мы с ним познакомились, я был гол как сокол — кропал примитивную фантастику и получал по два цента за слово.

Но Джеральд — да простится мне такая фамильярность — сам на меня вышел и поведал всем знакомым, что я способен видеть будущее, а потому заслуживаю внимания.

Он меня обучил полезным навыкам и стал брать с собой на встречи с родственниками Эйнштейна, Юнга и Фрейда.

Не один год я конспектировал его выступления, сидел с ним за чашкой чая в обществе Олдоса Хаксли и в немом благоговении сопровождал Кристофера Ишервуда, когда тот посещал художественные выставки.

И вдруг Весалиус исчез.

То есть близко к тому. Поговаривали, будто он делал заметки для романа о летающих тарелках, которые зависали над тележкой продавца хот-догов в Паломаре — и вдруг как сквозь землю провалился.

Я установил, что он больше не выступает с проповедями в храме веданты, а обретается не то в Париже, не то в Риме; все сроки сдачи романа давно прошли.

Сто раз я пытался дозвониться ему домой, в Малибу.

В конце концов его секретарь, Уильям Хопкинс Блэр, проговорился, что Джеральд слег от какой-то неизвестной болезни.

Тогда я спросил, нельзя ли проведать моего доброго друга. Блэр бросил трубку.

Я набрал номер еще раз, и Блэр рявкнул, что Весалиус больше не желает меня знать.

Ошарашенный, я пытался сообразить, как просить прощения за свои грехи, о которых не ведал ни сном ни духом.

Как-то в полночь у меня дома зазвонил телефон. Чей-то голос выкрикнул одно-единственное слово:

— Помоги!

— Что-что? — не понял я.

В ответ повторился тот же крик:

— Помоги!

— Весалиус? — Я не верил своим ушам.

Последовала долгая пауза.

— Это ведь ты, Джеральд?

Молчание, потом приглушенные голоса — и короткие гудки.

Сжимая в руке телефонную трубку, я почувствовал, как на глаза навернулись слезы: это и впрямь был Весалиус. После многомесячного отсутствия он кричал откуда-то из небытия: видно, ему грозила неведомая мне опасность.

На другой день, вечером, я по наитию отправился в фешенебельный район Малибу, где улицы носят итальянские названия, и ноги сами привели меня к дому Весалиуса.

Я позвонил в дверь.

Ответа не было.

Позвонил снова.

В доме стояла тишина.

Не менее двадцати минут я звонил и стучал попеременно, и дверь наконец-то открыли. На пороге возник все тот же странноватый тип, опекун Весалиуса по фамилии Блэр, который сверлил меня взглядом.

— Да?

— Это все, что вы можете сказать, промурыжив меня полчаса за дверью?

— А вы никак тот самый щелкопер, приятель Джеральда? — спросил он.

— Вы же меня знаете, — сказал я. — Попрошу выбирать выражения. Я пришел навестить Джеральда.

Блэр поспешил ответить:

— Его нет, он в Рапалло.

— Мне доподлинно известно, что он здесь, — солгал я. — Не далее как вчера он мне звонил.

— Быть такого не может! Он в Италии!

— Ничего подобного. — Меня уже было не остановить. — Он просил найти ему другого врача.

Блэр побелел как полотно.

— Он здесь, — сказал я. — Мне ли не знать его голос.

Я двинулся по коридору вслед за Блэром.

Внезапно он пропустил меня вперед.

— Только не долго, — предупредил он.

Добежав до спальни, я переступил через порог.

Там, вытянувшись наподобие тонкой беломраморной крышки саркофага, лежал мой старинный Друг Весалиус.

— Джеральд! — выкрикнул я.

Бледная фигура, на вид дряхлая и немощная, хранила молчание, но при этом неистово вращала глазами.

У меня за спиной раздался голос Блэра:

— Как видишь, он совсем плох. Выкладывай, что там у тебя, — и до свидания.

Я сделал шаг вперед.

— Что с тобой, Джеральд? — спросил я. — Чем тебе помочь?

Тонкие губы Джеральда нервно дергались, но ответа не было; веки трепетали, как серые крылышки мотылька, а глаза отчаянно бегали от меня к Блэру и обратно.

В смятении я уже хотел схватить Джеральда в охапку и броситься наутек, но об этом нечего было и думать.

Склонившись над моим другом, я стал шептать ему на ухо.

— Скоро я за тобой вернусь, — пообещал я. — Не сомневайся, Джеральд, я скоро вернусь.

Распрямившись, я поспешил унести ноги из этой комнаты. У выхода маячил Блэр, который, глядя мимо меня, заявил:

— Все, больше никаких посещений. Таково желание Весалиуса.

И дверь захлопнулась.

Еще долго стоял я у порога, собираясь либо позвонить, либо постучаться, постучаться или позвонить, но в конце концов оставил эту затею.

А потом битый час околачивался на тротуаре — не мог собраться с духом, чтобы уйти.

В час ночи свет в окнах погас, и дом погрузился в темноту.

Тайком пробравшись вдоль стены в сторону черного хода, я увидел, что застекленная дверь в комнату Джеральда открыта для ночного проветривания.

Джеральд Весалиус лежал с закрытыми глазами все в той же позе.

Вполголоса я позвал: «Джеральд!» — и он широко распахнул глаза.

Его лицо по-прежнему было белее снега, но взгляд неистово заметался.

На цыпочках войдя к нему, я склонился над кроватью и зашептал:

— Джеральд, что с тобой происходит?

У него не было сил ответить, но в конце концов он судорожно задышал, и мне послышалось: «Ка… — И вслед за тем: — …мера… — А потом: — оди… — И на завершающем выдохе: — …ночка».

Я сложил это вместе и поразился.

— Как такое могло случиться, Джеральд? — взвился я, стараясь не повышать голос. — Как?

Его хватило только на то, чтобы дернуть подбородком в сторону изножья постели.

Я откинул одеяло — и не поверил своим глазам.

Его ноги были примотаны клейкой лентой к основанию кровати.

— Вот, — прошелестело на выдохе. — Не мог… — выдавил он, — позвонить!

Телефонный аппарат стоял справа от него, чуть дальше вытянутой руки.

Размотав скотч, я снова наклонился, чтобы продолжить расспросы.

— Ты меня слышишь?

Голова у него дернулась. Он шепотом выпалил:

— Да. Блэр… — судорожный вдох, — намерен… — он немного успокоился, — жениться… — у него опять перехватило дух, — на… старом… священнике. — Тут слова хлынули потоком: — Мудрейшем из мудрых!