— Спи! — Он поправил одеяло и взял ее за руку. — Завтра у нас будет еще один день. Целый день, представляешь?
Она послушно закрыла глаза, улыбнулась:
— Споешь мне что-нибудь?
— Колыбельную?
— Просто песенку. Про снег. Про Новый год. И про исполнение желаний.
— Спою. — Он знал очень много песен. А если подходящей песни не существовало, он сам ее придумывал.
Снежинки — маленькие феи,
Кружат, скользят с небес к земле.
И на душе у всех теплеет,
И год встречаем мы в тепле…
Его привезли перед Рождеством, два года назад, тихим снежным утром. Он лежал в большой черной коробке, похожей на гроб, и она, посмотрев на него, даже немного испугалась. Но потом он открыл глаза, улыбнулся и сказал:
— Здравствуй, бабушка. Как тебя зовут?
— Ангелина, — ответила она, отчего-то смущаясь.
— А я Джонни. Друг. Будем знакомы… — У него был приятный голос с легкой хрипотцой, так похожий на голос ее внука — единственного сына единственной дочери.
— Будем знакомы, Джонни, — сказала она, кутаясь в старое пальтишко, и не зная, радоваться ли этому знакомству.
Он закончил петь, помолчал немного, слушая ее дыхание, зная, что она не спит, а потом спросил:
— Помнишь, как мы встречали наше первое Рождество?
— Да. Ты приготовил индейку, а я сделала пирог.
— А потом я нарядился Сантой.
— И я тебя немного боялась.
— Ты просто еще не привыкла тогда.
— Да.
— Сейчас не так.
— Совсем не так.
— И дальше будет еще лучше.
— Да. И однажды он вернется.
— Обязательно.
— Спасибо тебе, Джонни. — Она не открывала глаз.
— Спи, Ангелина. — Он держал ее за руку.
Она выиграла его в лотерею. Купила билет у постучавшегося в дом распространителя, только лишь для того, чтобы этот напористый молодой человек поскорей убрался.
А этот ненужный билет принес ей счастье.
Ей было восемьдесят три года, она плохо видела и не очень хорошо слышала, она мучилась одышкой и боялась за свое сердце. Она уже не верила, что ее жизнь может измениться. Она считала, что ее жизнь может лишь закончиться. Не то чтобы она ждала смерти, но она часто — вернее, постоянно — о ней думала.
А потом — после того Рождества — все вдруг переменилось.
И она уже не раз размышляла о том, как бы найти того коммивояжера и поблагодарить его.
Она заснула, и он осторожно отпустил ее руку.
В окошке светилась рябая луна, старинные ходики на стене звонко отщелкивали секунды, в каминной трубе вздыхал ветер.
— Он вернется, — прошептал робот Джонни. — Завтра или послезавтра. Я нашел его. Нашел для тебя…
Это было непросто.
Дочь Ангелины погибла в тридцать два года. Ее сына поместили в приют, разрешив бабушке навещать внука лишь два раза в неделю. Но она навещала его гораздо чаще, иногда забирала домой на несколько дней — воспитатели смотрели на это сквозь пальцы. Все же она была его бабушкой. Глупо запрещать ей видеться с внуком, даже если суд по каким-то причинам и решил иначе.
А потом внук пропал. Стал совершеннолетним, уехал учиться в другой город — и пропал. Первое время он напоминал о себе открытками — все они и сейчас лежат в ящике комода — а потом…
Потом он пропал совсем.
Но она ждала. Если не его самого, то хотя бы открытку. Может быть, на день рождения… Или на Рождество…
— Он вернется… На Рождество…
Рон Гедрок — так звали внука. Этим именем были подписаны все открытки. А почтовые штемпеля и незримые электронные маркеры послужили отправными точками для Джонни, с них он начал свои поиски.
Он многое узнал. И решил, что Ангелине знать этого не следует.
У Рона Гедрока жизнь не сложилась. Сперва, вроде бы, все шло, как у людей, и не понять, где вдруг что-то треснуло, надломилось, повернулось. Не лучшей стороной повернулось…
Рон попал в тюрьму.
За мелкую кражу.
Он уже не учился и не работал, жил в каких-то трущобах, получал мизерное пособие, Водился с сомнительными личностями, занимался сомнительными делами. За ним присматривала полиция, власти подозревали, что он связан с торговцами какой-то гадостью.
Но посадили его за то, что он украл из маркета два пакета сублимированного мяса.
— Я написал ему письмо. От твоего имени.
Рона Гедрока выпустят перед самым Рождеством. Он сам укажет место, где будет жить. Ему подыщут работу. И будут присматривать за ним какое-то время. Незаметно и ненавязчиво.
— Он приедет к нам, бабушка Ангелина…
Джонни вешал над входной дверью гирлянду и так увлекся, что не обратил внимания на то, как на улице остановился желтый кар, как хлопнула дверца, и скрипнула калитка.
Высокий человек в черном плаще и в мятой шляпе остановился на расчищенной дорожке и какое-то время следил за действиями робота. Потом он хмыкнул и громко сказал:
— Эй, железяка, правый край выше подними.
Джонни повернулся, сказал неуверенно:
— Я ровняю по косяку.
— А он перекошен, ты ослеп, что ли? Равняй по карнизу, бестолочь.
— Меня зовут Джонни. Я друг.
— А я Рон. Рон Гедрок. Слышал о таком, железяка?..
Рон Гедрок выглядел лет на сорок, хотя в действительности ему недавно исполнилось двадцать девять. Его обвислые, землистого цвета, щеки были небриты, маленькие вялые глазки прятались под опухшими веками, серые подглазины были похожи на гниль.
— Да, Рон. Мы ждем тебя.
— Ты ждешь меня, железяка? — усмехнулся Рон. — А какое тебе до меня дело?
— Я друг бабушки Ангелины. А ты — ее внук.
— Ну-ну… Как старушка себя чувствует? Здорова? В разуме еще?
— С ней все хорошо.
— Честно говоря, я и не думал, что она жива… Пусти-ка меня в дом, железяка. Подвинься… Давно я тут не был…
Рождество они встречали втроем.
Бабушка Ангелина была необычно суетлива, она торопилась сделать как можно больше дел, произвести как можно больше движений, сказать как можно больше слов, будто боялась, что сейчас вдруг все завершится, и ее семья — ее настоящая семья — пропадет, разбежится, кончится,
Джонни, напротив, говорил мало, он старался держаться рядом с Ангелиной, подхватывая все, что валилось у нее из рук, помогая поднять то, что она поднять не могла, подсказывая ей имена и названия, которые она не могла вспомнить.
А Рон ел и пил. Неуверенно улыбался. И посматривал по сторонам.
Он оценивал дом.
— Ты совсем не изменился, — вздыхала бабушка Ангелина. — Ты всегда был похож на деда, и со временем это все заметней. Сколько же лет прошло?.. — Она вспоминала прошлое, и выцветшие глаза ее начинали блестеть влагой. Джонни подавал ей чистый платок, и она прятала в нем лицо. — Мама твоя ведь совсем молодая была… А губы у тебя от нее… А все остальное — от деда… — Она хотела встать, чтобы принести фотоальбом, но Джонни опередил ее. — Смотри, ты — вылитый он… — Она перелистывала страницы, показывала старые фотографии, и сама не могла на них налюбоваться — она плохо видела, но зато хорошо помнила…
