— Фрритт!.. — ревет озлобленно ветер.
— Флакк!.. — шумит низвергающийся водопад дождя.
Эта ревущая буря, обрушиваясь на горы Криммы, гнет деревья Вольсинии. Волны обширного Мегалокридского моря без устали подтачивают высокие утесы по всему побережью.
— Фрритт! Флакк!
Небольшой городок Люктроп спрятался в глубине бухты. Он насчитывает всего несколько сот домиков, окруженных зеленеющими мирафрами, которые хоть немного защищают здания от морских ветров. Четыре или пять улиц, тянущихся в гору, похожи, скорее всего, на овраги, усеянные камнями и грязными шлаками, которые выбрасывают огнедышащие конуса, виднеющиеся на заднем плане. Находящийся поблизости вулкан носит название Ванглор. Из его глубины ежедневно вырываются клубы сернистых паров.
Даже ночью Ванглор не переставая пышет пламенем, служа маяком многим каботажным судам, фельзанам, верлишам и баланцам, бороздившим мегалокридские воды, указывая путь на расстоянии в сто пятьдесят кертсов.
С другой стороны города разместились развалины построек криммерьенской эпохи, потом — похожее на арабскую цитадель с белыми стенами и круглыми крышами предместье с террасами, облитыми солнцем. Здесь можно было увидеть груды бесполезных камней, похожих на игральные кости, только без точек, исчезнувших под влиянием времени.
Среди строений выделялось странное здание с четырехугольной крышей.
Его называли «шесть-и-четыре» из-за шести отверстий с одной стороны и четырех — с другой.
Над городом возвышалась квадратная колокольня святой Фильфилены, колокола которой были подвешены в прорезях стен. Раскачивание колоколов во время урагана считалось плохим предзнаменованием, которого очень боялись жители всего округа.
«Шесть-и-четыре» считался одним из самых комфортабельных домов, если только в Люктропе знали это слово, и одним из самых богатых, если можно доход в несколько тысяч фретцеров назвать богатством.
И вот в узкую дверь этого дома, прорезанную со стороны Мессальерской улицы, робко постучали. Ответом на стук послужил продолжительный вой, похожий на волчий, а потом открылось небольшое окошечко над дверью.
— Убирайтесь к дьяволу, бродяги! — раздался злой и неприятный голос.
— Дома ли доктор Трифульгас? — спросила дрожащая под дождем молодая девушка, закутанная в старый головной платок.
— Это зависит от того, что вы хотите.
— У меня умирает отец.
— Где живет ваш отец?
— Отсюда в четырех кертсах, на Валь-Карньу.
— Его имя?
— Форт Картиф.
Доктор Трифульгас был жестоким и черствым человеком, лечившим лишь за деньги, полученные вперед. У его собаки — помеси бульдога с болонкой — по кличке Гурзоф было больше человеческого чувства, чем у него.
Двери «шесть-и-четыре» гораздо охотнее открываются для богатых клиентов и очень негостеприимны для бедных. Кроме того, за каждую услугу имеется своя плата: за тиф столько, за пускание крови столько, и так далее. А форт Картиф, торговавший баранками и сухарями, был человеком бедным и незнатным, поэтому бесполезно было беспокоить доктора, тем более ночью, да еще в дождь.
— Только напрасно разбудили меня, — проворчал он, укладываясь в постель. — Лишь за это нужно было взять десять фретцеров!
Но не прошло и двадцати минут, как в дверь «шесть-и-четыре» снова ударил железный молоток.
Доктор поднялся с кровати и, не переставая брюзжать, высунулся в окно.
— Кто там? — заорал он.
— Жена Форта Картифа.
— Булочника из Валь-Карньу?
— Да. Он умрет, если вы не придете.
— Что же в этом такого? Вы станете вдовой!..
— Я заплачу вам двадцать фретцеров…
— За такое беспокойство всего двадцать фретцеров? Это же четыре кертса отсюда!
— Прошу вас, ради Бога!
— К черту! — Окно закрылось.
«Да это же просто милостыня! Неужели я буду рисковать из-за такой мелочи? Ведь я могу простудиться или устать Бог знает как, а завтра меня ждет в Кильтрено богач Эдзингоф. У него подагра, за лечение которой я получаю по пятьдесят фретцеров за визит!»
И с этакими мыслями доктор Трифульгас заснул крепче прежнего.
«Фррит!.. Флакк!..», затем «тук!.. тук!.. тук!..»
На этот раз к буре присоединился более решительный тройной удар молотка. Доктор спал, поэтому проснулся в ужасном настроении. Он открыл окно, в которое, будто картечь, влетел ветер.
— Я от булочника…
— Боже, опять он!
— Я его мать…
— Пусть вместе с ним подохнут и мать, и жена, и дочь!
— У него был припадок…
— Ай, припадок… Это пройдет!
— За проданный Донтрюну с Мессальфской улицы дом мы получили плату. Если вы не придете, внучка лишится отца, у дочери не станет мужа, а я… я потеряю сына…
Слышать слова старухи, у которой от холода стыла кровь в жилах, а дождь пронизывал до костей худое тело, было страшно.
— Двести фретцеров, — заявил бессердечный Трифульгас.
— Но у меня только сто двадцать!
— Спокойной ночи!
Но, закрыв окно и поразмышляв, он пришел к выводу, что за полтора часа ходьбы и за полчаса визита получить сто двадцать фретцеров совсем неплохо — получалось по фретцеру в минуту. И он решил, что даже такой небольшой суммой не стоит брезговать. Вместо того, чтобы снова лечь спать, он оделся потеплее, оставил зажженную лампу возле «Свода Законов», раскрытого на 197 странице, и, открыв дверь, остановился на пороге.
— Где деньги? — спросил он у восьмидесятилетней старухи, ослабленной годами нищеты и страданий, которая стояла, опершись на свою палку.
— Вот они. И пусть Бог вознаградит вас за доброту вашу!
— Бог! Деньги от Бога! Разве видел кто-нибудь их у него?
Позвав Гурзофа и дав ему в зубы небольшой фонарь, доктор направился к морю. Старуха последовала за ним.
Какая ужасная погода! Из-за сильного урагана вовсю звонили колокола Святой Фильфилены. Это плохой знак… Но все это вздор! Доктор Трифульгас не был суеверен и верил даже не в науку, а только в то, что приносило ему деньги.
Дорога, под стать погоде, тоже была ужасной. Камни, как водоросли, скользкие, скрип лавы под ногами и темень. Дорога освещалась мерцавшим и гаснувшим светом фонаря в зубах Гурзофа да вспыхивающим время от времени пламенем на Ванглоре, на фоне которого виднелись передвигающиеся силуэты. Поскольку кратеры были недоступны исследованию, никто не знал, что там творится. Может, там обитают существа подземного мира, испаряющиеся при выходе на поверхность?..
