Несмотря ни на что, Тевернеру не сиделось дома, когда для неба приходило время загораться.
Напряжение грызло его желудок большую часть вечера, и работа над ремонтом судовой турбины казалась все более трудной, хотя он знал, что ему просто не хватало сосредоточенности. В конце концов он отложил сварочный пистолет и выключил свет над верстаком.
И сразу же возникло нервное беспокойство в клетке кожистокрылых в противоположном конце длинной комнаты.
Крепкие, похожие на летучих мышей создания не любили резкой смены интенсивности освещения. Тевернер подошел к клетке и, взявшись за нее, почувствовал, что прутья вибрируют под его пальцами, как струны арфы. Он наклонился, вдохнул холодный от биения крыльев воздух и послал мысль повизгивающим млекопитающим с серебряными глазами:
— Успокойтесь, маленькие друзья. Все хорошо. Все хорошо…
Шум в клетке сразу же утих, кожистокрылые вернулись к своим насестам, и в ртутных пятнышках их глаз сияло подобие разума.
— Так-то лучше, — прошептал Тевернер, зная, что телепатические способности животных уловили его собственное раздражение.
Он закрыл дверь мастерской, прошел через гостиную и вышел из одноэтажного дома в теплую октябрьскую ночь.
Год на Мнемозине состоял почти из пятисот дней, и здесь не было сезонов, но люди принесли в космос свои календари. В северном полушарии Земли деревья в это время одевались в медь и золото, значит, на Мнемозине и на сотне других колонизированых миров тоже был октябрь.
Тевернер посмотрел на часы. Осталось пять минут. Он достал из кармана трубку и, успокаивая себя, набил ее табаком и закурил. Раскаленные кусочки полетели вверх, и он прижал их загрубевшим от работы пальцем. Он прислонился к стене темного дома, а дым растворялся в ночном воздухе. Тевернер представил себе, что запах проникает в гнезда и норы в окружающем лесу, и задумался, как относятся к этому их мохнатые обитатели. Уже сотню лет они вынуждены были привыкать к присутствию людей в их мире и, за исключением кожистокрылых, держались с мрачной, настороженной сдержанностью.
За две минуты до полуночи Тевернер сконцентрировал свое внимание на небе. Ни над одной планетой, которые посещал Тевернер, не было такого неба, как над Мнемозиной. Много геологических веков назад две большие луны ходили там, притягиваясь друг к другу, пока не столкнулись. Следы этого космического столкновения можно было обнаружить на всей планете в виде метеоритных кратеров, но основное свидетельство этого было в небе.
Остатки лунных фрагментов — некоторые достаточно большие, чтобы их неровные контуры можно было увидеть невооруженным глазом, — постоянно оставались в тени слабых звезд, образуя как бы занавес от одного полюса до другого. Рисунок блестящих черепков ни разу не повторялся, а экран был довольно плотен. Когда тень Мнемозины пересекала небо, группы лунных обломков проходили через все цвета спектра, исчезали в черноте и затем появлялись и проходили цветовую гамму в обратном порядке.
На таком небе трудно было различить даже звезду первой величины, но Тевернер знал точно, куда надо смотреть. Его глаза задержались на одном качающемся пятнышке света — Звезде Нильсона. Находясь на расстоянии почти семи световых лет, она терялась в калейдоскопе ночного неба Мнемозины, но ее незначительность скоро должна была смениться известностью.
В последние секунды напряжение внутри Тевернера усилилось до того, что он ощущал его в виде твердого шарика страха. "Я могу разрешить себе это", подумал он.
В конце концов, само событие произошло семь лет назад, когда земной Звездный инженерный корпус — эгоизм этого титула всегда пугал Тевернера выбрал Звезду Нильсона, решив, что это классический тип для их цели. Почти двойная — установили рапорты. Главный компонент в гигантской последовательности диаграммы Герипринг-Расседа; второй компонент маленький и плотный; планет нет.
Прогноз для модификации: великолепный.
Громадные баттерфляй-корабли Корпуса на своих магнитных крыльях окружили обреченного гиганта, бороздя его поверхность злобными жалами лазеров и вливая энергию гамма-лучевой частотности до тех пор, пока поток не дошел до невыносимой интенсивности, до тех пор…
Зубы Тевернера сжались на чубуке трубки, когда с внезапностью включенной в комнате лампы, окружающий его лес, горная цепь вдали, все небо залились резким белым светом. Его источником была Звезда Нильсона, которая стала теперь точкой опаляющего блеска, столь сильного, что Тевернер отвел глаза. Даже на расстоянии семи световых лет первоначальная ярость Новой могла ослепить. "Прости нас, — подумал он, — пожалуйста, прости нас!"
Лес стоял неподвижно, как бы ошеломленный непостижимым взрывом Новой, а затем выпрямился в протесте против этого совершенно неестественного события. Миллиарды крыльев били воздух в каком-то неистовстве. Поток света, лившийся с изменившегося неба, тут же потускнел, когда каждое существо, способное летать, бросилось в воздух, кружилось и металось, ища спасения. Их дружный вызов раздражению дал Тевернеру удивительное ощущение, что сам он ослабел. Затем до него донесся звук. Крики, визг, свист, стоны, рев, щелканье, шипение смешивались с хлопаньем крыльев, хрустом сухих листьев, топотом ног…
Полная тишина…
Лес следил и ждал.
Тевернер обнаружил, что его охватила неподвижность, низведшая его до уровня лесного создания Мнемозины, фактически безмозглого, однако он чувствовал в этот момент родственные связи жизни в пространственно-временном континууме, чего люди обычно не понимают. Обширные призрачные параметры вечной проблемы, казалось, проходили по поверхности мозга, частью которого он вдруг сделался. Жизнь. Смерть. Вечность. Божественность. Панспермизм. Тевернер почувствовал прилив необыкновенного энтузиазма. Панспермизм — концепция вездесущей жизни. Не оправдание ли это верящему, что всякий мозг связан с другими и что так было всегда? Если так, то Новая и Сверхновая слишком хорошо были поняты дрожащими обитателями темных нор и защищенных гнезд вокруг Тевернера. Много ли звезд в этой Галактике впадало в неистовство? Миллион? А в вечности галактик? Сколько цивилизаций, бесчисленных миллиардов жизней сгорело от существования звезды-смерти? И подавало ли каждое существо, разумное или неразумное, в эту последнюю секунду одно и тоже сообщение в панспермический всеобщий мозг, делающий это доступным для любого чувствующего существа, которое когда-либо будет жить в темной бесконечности континуума? Смотри, меньшой брат, ходишь ли ты, ползаешь, плаваешь или летаешь, когда небо внезапно заливается светом, будь спокоен, будь спокоен…
