Михаил Успенский - Соловьи поют, заливаются

Ознакомительная версия.

Михаил Успенский

СОЛОВЬИ ПОЮТ, ЗАЛИВАЮТСЯ

Отменно странное происшествие, имевшее быть в уездном городе N, что находится всего в ... верстах от Санкт-Петербурга, до сих пор еще не описано ни в "Северной пчеле", ни в "Московском телеграфе" по причинам известным. Сколь далеко ни заносился бы ум человеческий в потугах постичь миропорядок, ничего доброго оттого не происходит; единственно лишь неприятности. За давностию лет происшествие, о котором мыслю поведать, в умах и памяти невольных его участников стерлось совершенно. Оно и к лучшему: будет меньше поводов для двусмысленных толкований, к чему приохотились нынче столичные журналы. Предлагаю благосклонному читателю эту странную, но поучительную историю, могущую, несомненно, послужить к исправлению умов и смягчению нравов.

.........................................

В некоторый день августа месяца статский советник Платон Герасимович Головачев возвращался из присутствия в собственный дом, причем шел пешком, по своему обыкновению. Августовский вечер, как водится это в тихих городках наподобие нашего, дышал весь прелестию и покоем. Мещанские куры, крашенные для различия ализариновою краскою, снискивали ежедневного пропитания в плодах, именуемых в простонародье конскими яблоками. Подошед к воротам дома своего, статский советник заметил несообразное, а именно: перед воротами стояла телега - прямая безобразная мужицкая телега, которой никак не место у ворот такого значительного по уездным меркам лица, каков был Платон Герасимович. У телеги стоял крестьянин самого подлого вида и приглашающе манил Платона Герасимовича продерзкой своей рукою.

- Тебе, любезный, чего? - спросил Платон Герасимович, желая более накостылять мужику по шее, нежели с ним пререкаться.

- От дядюшки вашего, - отвечал мужик, смущенно царапаясь пальцем в бороде. - Их, стало быть, Бог прибрали, а это велено передать вам прямо в ручки.

При этих словах мужик указал на обитый рогожей ящик.

- Какой дядюшка? У меня нет никакого дядюшки, - возразил Платон Герасимович. - Ты, мужик, говоришь вздор; да ты лжешь! Тебя надобно к квартальному!

- За труды, барин, полагается, - сказал мужик, потирая пальцами, как делает обыкновенно низшее сословие, желая получить несколько денег.

- А вот мы тебя проверим! - сказал Платон Герасимович и протянул к мужику руки, мысля ухватить. Но вместо мужика в руках у него вдруг очутился обитый рогожей ящик, а сам мужик, вскочив в телегу, хлестанул лошадь и покатил по улице.

- Экий, - только и произнес Платон Герасимович. Ящик был тяжеленек. Верно, свинцовых жеребьев прислал поручик Дудаков для смеху! Вот каналья! Ну, уж я удеру над тобой шутку горшую - отобью у тебя актерку твою француженку да напишу пашквиль!

Положив наперед так и сделать, Платон Герасимович кликнул Матвейку и велел ему нести ящик в дом.

Отодрали рогожу - под ней, точно, был ящик, но не такой, в каких обыкновенно перевозят винные бутылки либо картины, напротив, - и, полноте, ящик ли это был? Никогда до сей поры не видывал Платон Герасимович таких ящиков. Две боковые стенки и крышка его были забраны красным деревом превосходнейшей полировки, одна стенка - дырчатым бристольским картоном, а еще другая - стеклом серо-зеленого цвета. На крышке, кроме того, имелись пуговки с надписями.

- Не пожалел ведь каналья поручик денег! - заметил сам себе Платон Герасимович. Отослав Матвейку готовить ужин, он вооружился очками и принялся осматривать ящик со всех сторон, ища потайного замка.

- Воображает, подлец, что оставил меня в дураках. Прислал, наверное, урода в спирту и смеется сейчас в трактире Анисимова. Смейся, смейся, подлец! Таково ли будешь смеяться, когда афронту получишь от своей француженки! Для чего, однакоже, эти надписи?

Надписи и вправду были пречудные. На дощечку прикреплена была черная платина с серебряными буквицами: "Горизонт". Слово "горизонт" совершенно лишено было твердого знака. Противу каждой пуговки имелись надписи же, выпоненные твердой, но безграмотной рукой.

- Частота строк, - читал Платон Герасимович. - Вкл. Что за вкл? И от чего частота? Шутки разного рода были в ходу у провинциального общества: в прошлом году, например, на святки в возок квартирмейстера егерского полка подбросили дохлого борова с намеком, потому что у борова углем были намалеваны доподлинно квартирмейстерские усы; или подговорили мастеровых в день тезоименитства престарелого князя Рюхина кричать ему фетюка; да мало ли что выдумает праздный ум! Проделка же с ящиком, однако, превосходила все виденное Платоном Герасимовичем.

- А отвезу я этот ящик прямо к предводителю, - мыслил вслух статский советник. - И мы разберемся там, что это за ящик. Зачем это - ящик? и отчего горизонт?

Любопытство все же превозмогло необходимую осторожность. Платон Герасимович крутил все рычажки и кнопочки; наконец под пальцами у него раздался щелк. Незапный страх охватил Платона Герасимовича: ящик издавал точно такой звук, какой издает потревоженный пчелиный рой. Головачев ужаснулся коварности канальи поручика, собрался бежать из комнат и крикнуть людей, но силы оставили его, и он уселся прямо в панталонах и башмаках противу стекла. Стекло меж тем засветилось голубым светом, и за ним оказались не пчелы, как ожидал того пораженный Платон Герасимович, но человеческие фигурки наподобие тех, какие можно наблюдать во всякий базарный день у раешника.

- Ах, так это раек! - сказал Платон Герасимович и несколько обиделся даже, что там не пчелы. - Однако откуда же свет? Так недолго и до пожару!

Фигурки за стеклом представляли нескольких молодых людей в шитых золотом костюмах и с гитарами на манер Цыганов; в отличие же от райка они перебирали пальцами по струнам и открывали рты.

"Дорогонько стоит, - подумал Платон Герасимович. - Нет, это не поручик Дудаков. Это рублей сто, не менее того". Он принялся ждать, когда в игрушке кончится завод, и покрутил еще рычажки. В тот же миг звуки ужасной силы наполнили комнаты; с трудом догадался статский советник, что то была песня. Напев, однакоже, был совсем не цыганский. Головачев еще покрутил - певцы запели несколько тише. Из кухни тем часом прибежал Матвейка, так что Платон Герасимович едва успел набросить на ящик рогожу.

- Я чаял, барин, вас тут режут, - простодушно сказал слуга. - Изволите отужинать?

- Вздор какой, - сказал Платон Герасимович. Кто меня в собственном доме может резать? Ужин подай сюда. Да пособи этот ящик поставить на комод.

Матвейка поспешил исполнить сказанное. На округлом крестьянском лице его выказалось недоумение.

- Он, чать, поет! - сказал слуга, указуя на ящик.

Ознакомительная версия.