* * *
Харли втемяшилось сделать себе подарок к дню рождения, так что мы разрезали лимон на две половинки и поставили их в овальные вырезы в дверях, потому что Харли сказал, что попадет в обе не попортив древесины, и с первой у него получилось просто замечательно: он вскинул свой 94-й — и бац, как не бывало. Но по второму разу вышло гораздо хуже, потому что он попортил бицепс какому-то чудаку (тот как раз надумал зайти в бар опохмелиться). Ух ты, черт, сказал Харли, опуская пистолет, и слава Богу, что большинство из нас уже лежало на полу, потому что тот ублюдок выхватил свой морской кольт левой рукой и размазал уродскую рожу Харли по зеркалу в дальнем конце бара (и как оно не разбилось, а ведь этот сукин сын задолжал мне тридцатник, и не думаю, чтобы вдова когда-нибудь возместила убыток). Мужик сунул кольт в кобуру, и вдруг запахло корицей…
Боцман схватил топор и перерубил якорную цепь в тот самый миг, когда нас накрыло шквалом, нет, только кретин мог додуматься поставить шхуну на якорь у скал, а шторм катит на нас что твой скорый поезд, все паруса в клочья, кругом орут — руби то, руби это, ну а капитан Харли на берегу, не иначе дочку старшего помощника ублажает, да уж, теперь нам точно не миновать кормить рыбу, а запах лаванды…
Бараны на бойне, вот кто мы такие, эти вьетконговцы устроили нам просто идеальную засаду, ну а тот РПГ, что отправил Харли к Богу в рай, заодно прикончил и нашу рацию. Значит, теперь никакой артподготовки, никакой воздушной поддержки, а у этих парней столько боеприпасов, что хватит перестрелять весь проклятущий Пентагон. Одиночными бей, одиночными, надрывается капитан, а что кричать, у меня ни единого дерьмового патрона, и тогда я отползаю назад и укрываюсь за тем, что осталось от Харли, чтобы обшарить его амуницию и карманы, а потом кладу перед собой эти гранаты и магазины и жду, жду, как какой-нибудь гребаный герой проклятущего Роберта Джордана1, когда же эти ублюдки высунут нос из леса, чтобы уложить кого-нибудь прежде, чем запах гвоздики…
Ты можешь пристрелить измученных псов и, порубив на части, накормить этим мясом остальных, ты можешь выбросить поклажу, чтобы ослабевшая упряжка стронулась с места, но ты никогда не сможешь отдохнуть. Когда собаки спят, ты все толкаешь и толкаешь сани, чтобы полозья не примерзли ко льду, и рано или поздно наступает момент, когда начинаешь думать, что Юкон в конце концов одержал над тобой верх, и ты никогда не вернешься в Орегон, ты никогда не вернешься в Белую Лошадь, даже если разрубишь на кусочки бесполезное тело проклятущего Харли и голодные собаки не откажутся его сожрать. В сутках двадцать черных часов и четыре серых, колючая снежная крупа несется параллельно земле, а запах лимона…
Пробоина в космосе не всегда означает верную гибель, тем более что мы поддерживали на борту высокое давление, и, когда кретин Харли умудрился продырявить люк кормового шлюза своим дурацким кайлом, у нас было достаточно времени, чтобы наложить надежную заплату, ну а пока помпы поднимали давление, мы уселись в кружок отдышаться, награждая Харли честно заработанными словечками. Но проклятущие помпы никак не желали поднимать давление, что-то там закоротило, пока мы все как один собирали образцы в том квадранте, и, что я вам скажу, ребята, никогда не оставляйте корабль на робота… Словом, мы все еще пытались отдышаться при содержании кислорода вдвое меньшем, чем на вершине Эвереста, когда мне и всем остальным пришло в голову, что это у нас никак не получится. Пришлось опять нахлобучить шлем, а как только я оклемался, то увидел на дисплее макс. 32 мин. и очень быстро сообразил, что я успею сделать с Харли за эти тридцать две минуты, пока запах мяты…
Конечно, подъем затонувших судов — работа рисковая, зато верный способ заколотить деньжат, а под этим я разумею, что вкалываешь всего три-четыре месяца в году, ну а все остальное время лежишь себе на пляже. Насколько эта работа опасна, зависит от глубины, времени пребывания под водой, применяемых инструментов и, разумеется, от партнеров. В прошлый раз моим напарником был Харли, отличный ныряльщик, но человечишко паскудный, и вот как-то раз спустились мы с ним на палубу, запах зажаренного вхруст бекона…
— Ваше имя?
У меня был полон рот холодной слюны. Я проглотил ее, обтер губы и пощупал затылок.
— Будьте добры, назовите свое имя.
— Ох, избавьте меня от теста на реальность, ладно? Я вернулся.
— Ваше имя?
— Меня зовут Джек Линдхофф, а вот кто такой Харли?
Я лежал на широкой удобной кровати, поверх простыней и полностью одетый. Яркий свет, больничные запахи.
— Вы меня помните?
— Скажите мне, кто такой Харли, и я отвечу на ваш вопрос.
— Я не знаю никакого Харли. Он участвовал в одном из ваших эпизодов?
— Во всех без исключения. Вы — доктор Барбара Кэсс, и я плачу вам столько, что вслух сказать неприлично. Ну как, мне уже лучше?
— А сами вы что думаете?
— Мне сразу станет лучше, когда я узнаю, кто такой этот Харли.
— Вы можете его описать?
— Он все время разный. Пару раз я его вообще не видел, а однажды он выступил в роли замороженного трупа.
— Может быть, это имя имеет для вас особое значение?
— Ровно никакого. Я даже не мотоциклист.2
— Вы не хотите вернуться и поговорить с ним?
Я потрогал девятиштырьковый разъем на собственном затылке.
— Почему бы не сделать эпизоды подлиннее?
— Из чисто терапевтических соображений. Если человек задерживается в сюжете дольше минуты, то, как правило, начинает сознавать, что находится в воображаемой реальности.
— Дайте мне пять минут, и я разберусь с этим сукиным сыном.
— Он же не настоящий. Право, не вижу смысла…
— Я сказал — пять минут. Денежки мои, разве не так?
— Ну хорошо. Повернитесь…
Харли старательно разрезал лимон. Хозяин бара, вздохнув, прекратил бесполезные уговоры и удалился в подсобку.
— Я и так верю, что ты не промахнешься, Харли, чего ради обстреливать улицу?
Допиливая лимон тупым ножом, Харли от усердия прикусил язык и буркнул:
— Никто никому не собирается вредить. Я просто должен это сделать.
— Угу. Шансы у тебя примерно тридцать на тридцать, — заметил я.
— Так я же буду целиться сверху вниз, и пуля зароется в землю. Почему бы тебе не взглянуть, нет ли кого на линии огня?
