Се, стою у двери и стучу:
если кто услышит голос Мой
и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним,
и он со Мною.
Откр., 3-20
***
Стекла походили на непроницаемое серое марево из-за хлеставших по ним густых дождевых струй. В кафе было тепло, на потертую мебель падал уютный желтоватый свет, но при одном взгляде за окна делалось зябко и тягостно на душе. Сквозь меланхоличную музыку ретро просачивался ровный, бесконечный шум воды, и казалось, что здание, где помещалось кафе, плавно раскачивается на волнах нового потопа.
Гудерлинк старался пореже смотреть на дверь, хотя его так и тянуло к этому. За последние полчаса он уже несколько раз повернул стоявшую перед ним шахматную доску, прикидывая, как будет выгоднее разыграть начало с одной и с другой стороны. Ему сегодня было трудно сосредоточиться: из головы не шли утренние телесообщения. К тому же, Алсвейг запаздывал, что было на него совершенно не похоже, и от этого тревога многократно усиливалась.
В ясную погоду Алсвейга можно было высмотреть из окна – он всегда появлялся с одной и той же стороны, ровно без четверти пять. Походка и осанка выдавали в нём офицера запаса, а ироническая улыбка, быстрая лаконичная речь и цепкий взгляд – репортера. Уйдя в запас, он много лет работал военным журналистом на одну из крупнейших телекомпаний. Природная сухопарость в сочетании с привычкой к энергичной, кочевой жизни не давали Алсвейгу стареть: в свои сорок восемь лет он выглядел самое большее на сорок. Интересно, что он скажет по поводу сегодняшних новостей…
Гудерлинк машинально глянул на электронное табло над стойкой бара. Двадцать минут шестого. Значит, Алсвейг уже не придет. Что-то случилось. Что? Писатель с неохотой принялся убирать шахматы в коробку, обитую изнутри розовой фланелью. Крупные деревянные фигуры падали с глуховатым стуком. Гудерлинк заметил, как дрожат пальцы, и рассердился. Что, в самом деле, могло случиться с Алсвейгом? Скорее уж он, Гудерлинк, угодил бы в какую-нибудь неприятную историю по своей обычной рассеянности и мягкотелости. Не вызвали же Франка в его контору и не отправили туда! На это у них есть сотрудники помоложе, которые так и рвутся на поля сражений в надежде отличиться каким-нибудь драматичным репортажем. У Алсвейга уже давно не было необходимости в самоутверждении: его и без того ценили и берегли как хорошего обозревателя и аналитика…
Дверь хлопнула, вошедший стремительно приближался к столику, где сидел Гудерлинк. Выглядел он так, что писатель не сразу его признал.
– Франк! Господи, наконец-то! Ты промок до нитки!
Это было не главное. Лицо Алсвейга казалось таким же серым, как занавешенные дождем окна, и на редкость усталым. Журналист скинул плащ и повесил его на вешалку возле плоской электросушилки. Сомнительно было, чтобы это помогло: с плотной, потемневшей от влаги ткани на пол стекали целые водопады. Кепки на Алсвейге не было. Он провел по волосам, брезгливо стряхнул с ладони холодные капли. Вынул насквозь мокрый носовой платок, растерянно повертел его в руках. Гудерлинк поспешно протянул ему свой – вытереть лицо.
– Кофе с ромом! – заказ прозвучал лающе, как кашель. Писатель с растущей тревогой наблюдал за приятелем.
– Ты здоров?
– Надеюсь, пока да. Хотя санитарный кордон со вчерашнего дня еще придвинулся к нашему кварталу.
– Может, переедешь ко мне? Все-таки в центре безопаснее…
Алсвейг резко рассмеялся. Девушка, принесшая чашку, от неожиданности чуть не расплескала кофе.
– Томаш, забудь про безопасность! Это слово – из прошлого мира, из времени наших отцов, а скорее, даже дедов. К нам оно не имеет отношения. Ты слышал, что там случилось утром?
– Да, я как раз хотел тебя спросить…
– Не верь ни одному слову: все гораздо хуже. По крайней мере, число жертв можешь умножить на пятьдесят, не ошибешься.
– Боже мой…
Алсвейг жадно, в два глотка, опустошил свою чашку.
– Заказать еще?
– Нет, спасибо. По дороге сюда я принял аутохилер, алкоголь может помешать ему всасываться. Шахматы отменяются, Томаш, извини. Я сегодня не в форме.
– Вижу. Я и сам, честно говоря, уже расхотел. Думаю, тебе все-таки следует переодеться, не стоит рисковать. До моего блока ближе, чем до ваших окраин. К тому же, у меня еще остался коньяк…
Глаза Алсвейга задорно блеснули.
– Тот самый? Но аутохилер… Впрочем… Ты знаешь, чем меня заманить! Поехали!
***
Они вышли на улицу. Дождь и не думал прекращаться, вокруг стояла серая стена. Над пешеходными трассами в воздухе поблескивали прозрачные пластиковые секции, вода стекала по ним, разбиваясь на мельчайшие капли, отчего под навесами стоял промозглый влажный туман. Было холодно и от сырости трудно дышать. Весенние сумерки дрожали отблесками неоновых реклам, но сейчас в этом мерцании было что-то мрачное, почти зловещее. Сквозь пелену ливня судорожной синей зарницей то и дело взблескивал сигнальный фонарь над постом уличной полиции. Приятели прошли метров триста после него, и Алсвейг вдруг потянул писателя в сторону от тротуара, в какую-то нишу, где днем, кажется, помещалась торговая палатка, а сейчас никого не было. Гудерлинк опять встревожился.
– Что случилось? Зачем это? – удивленно и нервно спросил он, заметив, как друг что-то крутит, отвернув лацкан плаща.
– Пустяки, портативная заглушка. Подарок старого знакомца из германских спецслужб. Мне нужно сказать тебе кое-что важное.
От тона, каким это было произнесено, писателю стало еще холоднее.
– Обязательно здесь и сейчас? Ох, Франк… Хорошо, я тебя слушаю.
Алсвейг сосредоточенно помолчал и вдруг спросил то, чего Гудерлинк никак не мог ожидать:
– Что ты знаешь об адептах Ордена Чаши?
– О ком? Ну… Гм… Честно говоря, не очень много. А что?
– В прессе их обычно именуют религиозными фанатиками христианского толка.
– Да, я читал. Очередная секта. Кажется, они считают наш мир до крайности падшим и… Что-то там про чашу Божьего гнева…
– Они говорят, что чаша Божьего терпения вот-вот переполнится. Не хватает нескольких капель, чтобы начался Страшный Суд. Их главная священная книга – Откровение Иоанна Богослова о конце мира. Все сходится: глад, мор, войны, катастрофы, тьма и хаос в человеческих душах… Пророчества Апокалипсиса исполняются у нас на глазах.
Писатель в недоумении взглянул на приятеля.
– Какое отношение все это имеет к тебе? Эти люди тебя преследуют?
Алсвейг глубоко вздохнул и посмотрел в сторону – на стену падающей с небес воды.
