Альфред Ван Вогт - Галактика М-33, туманность Андромеды

Гроувнор услышал чей-то шепот, но такой тихий, что он не разобрал слов. За ним последовал вибрирующий звук, такой же тихий и такой же непонятный.

Некзиалист невольно огляделся.

Он был в своей студии, и там, кроме него, никого не было. Гроувнор осторожно подошел к двери, ведущей в аудиторию. Но и там оказалось пусто.

Он вернулся к своему рабочему столу, хмуро размышляя над тем, уж не направил ли на него кто-нибудь энцефалорегулятор. Другого объяснения он не находил. Однако уже в следующее мгновение отказался от него. Ведь его отдел был защищен от воздействия практически всех волн и вибраций. К тому же он слишком хорошо знал, что предшествует возникновению галлюцинаций, чтобы придавать значение этому инциденту.

И все же ради предосторожности он обошел все пять комнат отдела и проверил энцефалорегуляторы. Как им и было положено, они находились в кладовой в законсервированном виде. Гроувнор вернулся в студию и продолжил свои занятия со светогипнотическими вибрациями, создавать которые он научился у райимян.

Вдруг на него накатила волна ужаса. Гроувнор съежился. И тут снова услышал шепот, такой же тихий, но теперь уже сердитый, с явной враждебностью.

Гроувнор ошеломленно выпрямился. И все-таки это мог быть только энцефалорегулятор. Кто-то воздействовал на его мозг с большого расстояния, используя при этом такой мощный передатчик, что даже надежно защищенные стены отдела не спасали от него.

Лихорадочно размышляя над тем, кто же это мог быть, он в конце концов решил, что след ведет в психологический отдел. Он позвонил туда и попросил кого-нибудь из специалистов. Подошел сам Зайдель и, когда Гроувнор начал рассказывать ему о случившемся, прервал его на полуслове:

— А я как раз собирался связаться с вами. Я думал, это ваших рук дело.

— Вы хотите сказать, что то же самое испытали другие? — Гроувнор говорил медленно, стараясь понять, что за всем этим кроется.

— Меня-то удивляет, что и вам досталось, в вашем-то изолированном от всяких волн отделе, — ответил Зайдель. — Вот уже более двадцати минут ко мне поступают жалобы, коснулось это и моей аппаратуры.

— Какой именно?

— Детектора биоволн мозга, регистратора нервных импульсов и других более чувствительных электронных детекторов. Кстати, Кент собирает совещание в центре управления. Там увидимся.

Но Гроувнор не отпустил его так скоро.

— Выходит, какое-то обсуждение уже было?

— Ну-у-у… мы сделали кое-какие предположения.

— Какие же?

— Мы на подходе к большой галактике М-33. Вот и думаем, не они ли это.

Гроувнор угрюмо ухмыльнулся.

— Вполне реальная гипотеза. Я подумаю над этим, а теперь — до скорой встречи.

— Будьте готовы к ударной дозе, когда выйдете в коридор. Воздействие осуществляется беспрерывно. Звуки, вспышки света, эмоционально действующие шумы — и все это в больших дозах.

Гроувнор кивнул и прервал связь. К моменту, когда он собрался, информация о совещании уже передавалась по кабельному коммуникатору. Открыв дверь в коридор, он понял, о чем предупреждал Зайдель. В ту же минуту он почувствовал воздействие на его мозг. Он даже остановился, стараясь усилием воли подавить действие гипноза, а потом с трудом, полный тревоги, потащился в центр управления.

Некоторое время спустя он уже сидел с остальными в центре управления. Ночь, необъятная ночь космоса, шептала что-то, давила на мчащийся во тьме корабль. Капризная и беспощадная, она одновременно манила и предостерегала о чем-то. То в неистовом восторге посылала божественные трели, то обрушивалась с диким шипением. Она шептала от страха и выла от голода. Билась в смертельной агонии и в экстазе снова возрождалась к жизни. И при всем этом с неизменным коварством грозила чем-то невероятно страшным.

— Есть мнение, — произнес кто-то за спиной Гроувнора, — что пора возвращаться домой.

Он обернулся в поисках говорившего. Но тот больше не прибавил ни слова.

Тем временем исполняющий обязанности директора Кент продолжал смотреть в телескоп, словно не придал значения услышанному или вовсе ничего не слышал. Казалось, в зале никто тоже не обратил внимания на реплику.

В воцарившейся тишине Гроувнор вертел ручку на встроенном в кресло пульте коммуникатора, стараясь увидеть то, на что смотрели в телескоп Кент и Лестер. Появилось размытое изображение галактики, на границе которой находилась «Гончая»; даже самые близкие звезды были так далеко, что в телескопе различались как блестящие точки в конечном витке спирали галактики М-33 — туманности Андромеды, которая была их целью.

Гроувнор оторвал взгляд от экрана одновременно с Лестером.

— В это трудно поверить, — проговорил астроном, — вибрации, которые мы ощущаем, исходят из галактики с миллиардами звезд, — он помолчал, потом обратился к Кенту: — Директор, мне кажется, что это задача не для астронома.

Кент оставил свой окуляр.

— Все, что касается целой галактики, относится к компетенции астрономии. Или вы потрудитесь назвать другую науку, способную решить эти проблемы?

Лестер ответил не сразу.

— Показания на шкале совершенно фантастические. И все же я полагаю, что мы не можем отнести этого ко всей галактике. Вполне вероятно, что воздействие лучеобразно направлено на наш корабль.

Кент повернулся к тем, кто в удобных креслах расположился напротив впечатляющего разноцветьем огней пульта управления.

— У кого есть идеи или предложения? — спросил он.

Гроувнор посмотрел вокруг в надежде, что тот, кто высказал свое мнение в самом начале, обоснует свою позицию. Но тот молчал.

Между тем люди не спешили высказываться: они не чувствовали той свободы и раскованности, которые были при Мортоне. Так или иначе, но Кент как-то дал понять, что любое мнение, кроме мнений руководителей отделов, для него не существует. Он также явно отказывался признавать отдел некзиализма.

В течение нескольких месяцев Кент с Гроувнором были взаимно вежливы, правда, при чрезвычайно редких встречах. За это время исполняющий обязанности директора, укрепив свое положение в совете, под всякими благовидными предлогами передал своему отделу некоторые функции других отделов, якобы дублирующих его деятельность.

Гроувнор был совершенно уверен, что никто на корабле не поймет его, если он станет толковать, как важно для поддержания морального духа всячески развивать личную инициативу, — его мог бы поддержать только такой же некзиалист, как и он сам. Поэтому он и не пытался что-либо говорить. Но на корабле ввели новые, пусть небольшие, но дополнительные ограничения, а для людей, заключенных в рамки почти тюремного содержания, это было опасно.